жизнь. Однажды он увидел в глухом лесу красавца петуха, оставленного или слетевшего с повозки и сохранившего в своем гордом одиночестве величественную офицерскую выправку и осанку. Этот петух представлял, по мнению Лехто, нечто такое, что в этом мире войн и переселений оставалось в памяти.

Со стороны фронта почти беспрестанно доносилось отдаленное громыхание. Временами оно перерастало в сплошной грохот. То и дело слышалось гудение самолетов. А по шоссе шло обычное для войны движение: на фронт везли боеприпасы и продовольствие, с фронта — убитых и раненых, машины шли битком набитые этим урожаем войны…

На таком извозе подвизался и солдат Лехто — где-то в глуши, куда машинам нечего было соваться. Лошадь попалась ему умная: стоило при звуке снаряда хозяину броситься на землю, как лошадь тоже ложилась. Ему было жаль это послушное животное. Говоря ей о том, что в мирное время, мол, сивка, на пашне было неплохо, хотя и скучно иногда, он замечал, что ждет от нее ответа…

Так проходило лето. Армии мух жужжали целыми днями, а в прозрачном сумраке ночи стрекотали кузнечики.

Народ ждал новостей, и наконец стали приходить новость за новостью. Сменился глава государства, объявили о прекращении огня и заключении перемирия. Солдаты даже несколько растерялись, вдруг заметив, что теперь они вроде как по другую сторону фронта. Уже никто не грозился «показать русским», стали вежливо говорить о Советском Союзе…

В один прекрасный день солдат Вяйне Лехто вновь оказался в воинском эшелоне на пути к Северу. Там, по всей видимости, собирались опять воевать, чтобы выпроводить недавнего «брата по оружию», «зятька», ибо тот не хотел убираться добром, а начал взрывать мосты и поджигать деревни.

На одной станции поезд стоял долго. Там Лехто, который охотно вступал в разговоры, познакомился с неким солдатом Ахвеном, разыскивавшим свою часть после отпуска. Ахвен, приземистый мужичонка с обветренным, морщинистым, невыразительным лицом, рассказал о своей жизни, в которой было много событий, только все одинаковые. Во время зимней войны его избушку сожгли финны, чтобы насолить русским. Во время этой войны ему построили так называемый дом братьев по оружию. Но в этом доме недолго удалось пожить. Прошлым летом семье пришлось покинуть его, так как появились партизаны, а теперь пришлось оставить дом совсем. В довершение всего фрицы, чтобы навредить русским и финнам, сожгли этот новый дом.

Чем, собственно, мог помочь Лехто этому солдату? Только утешить, что ничего, мол, мы еще поживем, только надо сперва отвоеваться. Да угостить нового знакомого «эвакуированными» из Карелии, наскоро высушенными табачными листьями, такими ярко-зелеными, что их прозвали «царской зеленью».

— Другие вон живут себе, — сказал Ахвен, словно обвиняя, и посмотрел на зажиточную деревню. — Что эти знают о войне?

— Ну, приходилось же им, верно, слышать о ней, — сказал Вяйне Лехто, набивая трубку «царской зеленью».

Солдат Ахвен переменил тему разговора. И у него был острый глаз, хотя могло показаться, что он на это даже не смотрит. Его привлекли сапоги Лехто.

— Никак старые знакомые, — сказал он. — Ну конечно, эти сапоги служили и мне. Вот шрам от пули, а вон той залатанной дырки сбоку тогда еще не было… Да и вообще время не сделало их лучше…

— Зато они стали мягче, — сказал Лехто. — Кто-то оставил их у олонецкого большака.

— Когда-то я стянул их с ног отдавшего богу душу, — пояснил Ахвен.

— Да, многие отдали это свое единственное сокровище. Да и не один еще солдат отдаст. Но на войне, видно, так положено.

Они расстались. Поезд Лехто тронулся.

Вяйне Лехто больше не был солдатом: его демобилизовали. Но он все еще был обут в солдатские сапоги, одет в суконные штаны и гимнастерку. Собственно говоря, у него и не сохранилось гражданской одежды. Малолетние его наследники износили за годы войны все, что было. Он с трудом нашел только потрепанную кепчонку. В первые дни после демобилизации все было как-то странно. Неужели все на самом деле кончилось? А вдруг опять отыщется человек, «который поведет народы вперед»?

Вяйне Лехто стоял, опершись на лопату, на осеннем поле. Он имел землю, избенку на краю деревни, жену и детей. Сейчас он собирался расчистить заросшую канаву.

Но Вяйне так долго пребывал частицей чего-то большого, что ему казалось странным, как это бросили сюда с лопатой одного, настолько одного, что он сам мог решить, будет ли он, например, расчищать эти канавы или оставит их так, как есть. Ему казалось, что он потерял связь с правофланговым и левофланговым соседом…

К счастью, мимо проходил один из соседей: он поздоровался и удивился, что Лехто демобилизовался.

— Что, и оружие пришлось сменить? — спросил он.

Вяйне Лехто был рад соседу. В течение многих лет он постоянно имел под боком собеседника или слушателя, и теперь ему уже стало не по себе стоять в одиночестве посреди поля.

Он говорил, что, пока он защищал и завоевывал новые земли, захватывал стратегические рубежи и мечом проводил границу, канавы на полях заросли.

— Да, — размышлял сосед, — наверно, было бы лучше, если бы мы все это время копали канавы на полях, а не всякие там траншеи да могилы…

Вяйне Лехто, однако, считал, что от войны было не уйти. Она была необходима. И вовсе не следует думать, что кровь пролита совершенно бесполезно, бесследно, как в трясину болота.

— Она принесла в мир большие изменения, изменила жизнь.

— Изменила жизнь? О да, принесла новые налоги да поставки! Вот и тебя бросили обратно на твое поле. Ну и как, может, и канавы копаются теперь по-другому?

— Ну, не следует торопиться, — сказал Вяйне Лехто. — И зерно не вдруг прорастает. Вот я стоял и думал: сюда бы машины, экскаватор, канавокопатель. Воевали-то машинами, и в мирное время не следует оставлять их стоять без дела. Там, на войне, я видел такой бульдозер, что не поверишь! Ну и воевала эта машина! Сосны в два обхвата и камни с маленькую избенку ей нипочем!

Вот это, брат, силища! Если такую дуру заставить поля расчищать, то-то был бы толк.

— Вот увидишь, на нас она не будет работать.

— Будет, будет и на нас работать, только бы нам и на мирную работу такую силищу, как на войну бросали…

Сосед ушел. И демобилизованный Вяйне Лехто стал рыть лопатой, мечтая увидеть на полях более мощные механизмы.

Потихонечку канава расчищалась и с помощью допотопной лопаты. Вскоре Вяйне Лехто начал приподнимать сапоги. Они протекали, и ноги промокли. Что ж, и в былые времена они не были болотными сапогами, а кроме того, их натягивали на всевозможные ноги, и повидали они на своем веку немало. В них шли в наступления, топтались на позициях, отступали. И вот теперь, почти вконец изношенные, они попали на поле, на мирную работу.

Немного от них было здесь радости. Но казалось неким чудом уже то, что эти предназначенные для войны сапоги были на ногах человека, выполнявшего тяжелую крестьянскую работу…

Вяйне Лехто снова вонзил лопату в землю.

— Не беда, если мокнут! Там, на фронте, не считали бедой, когда все тело мокло, — лишь бы голова на плечах уцелела. Если досталось сапогам, то досталось и их хозяевам.

Канава расчищалась. На нее любо было посмотреть. Вода хлюпала в сапогах, и Лехто пояснил проходившему соседу, что сапогам как-то непривычно, они еще первый раз на настоящей работе, зарабатывают хлеб…

Бывший солдат Вяйне Лехто был из тех, кто не лезет в карман за словом. Он понимал, что к чему.