один бугор, другой: оказалось, они состоят из камней, скрепленных известью и поросших дерном. Совершенно справедливо Паркинс заключил, что это и есть приория тамплиеров, которую он обещал осмотреть. Судя по всему, исследователю с лопатой здесь было чем поживиться: от фундамента сохранилась немалая часть, причем у самой поверхности, поэтому изучить общий план будет нетрудно. Паркинсу смутно вспомнилось, что тамплиеры имели привычку строить круглые церкви, и он обратил внимание на соседний ряд холмиков или бугров, расположенных как будто по кругу. Немногие из нас откажут себе в удовольствии предпринять небольшое исследование в области, далекой от их собственных профессиональных интересов: приятно думать, что при серьезном подходе ты преуспел бы и в этом занятии. Но если в душу нашего профессора и закралось такое низменное желание, руководствовался он одним: оказать услугу мистеру Дизни. Он тщательно измерил шагами замеченную круглую площадку и занес в записную книжку ее приблизительные размеры. Потом Паркинс принялся изучать вытянутое возвышение, расположенное к востоку от центра круга, заподозрив, что это основание алтаря. На одном из его концов, а именно северном, дерн был сорван — вероятно, каким-нибудь мальчишкой или иными
К тому времени, когда Паркинс удостоверился, что в странном хранилище больше ничего нет, было уже слишком поздно и темно, чтобы продолжать исследования. Занятие это оказалось настолько увлекательным, что он решил назавтра посвятить археологии изрядную часть светлого времени суток. Предмет, лежавший теперь в его кармане, наверняка представлял собой хоть какую-то ценность.
Прежде чем двинуться к дому, Паркинс обвел прощальным взглядом окружающий торжественный простор. На западе светилось слабым желтым светом ноле для гольфа, небольшая процессия двигалась к зданию клуба, виднелись приземистая башня мартелло,[58] огни деревни Олдси, по берегу тянулась бледная лента песка, там и сям пересеченная защитными ряжами из темного дерева, слабо поплескивало едва различимое море. Дул резкий северный ветер, но Паркинс, повернув к гостинице, подставил ему спину. Он быстро одолел полосу хрустевшей под ногами гальки и зашагал по песчаной полосе, вполне удобной, если бы каждые несколько ярдов там не попадались ряжи. Оглянувшись на прощание, чтобы прикинуть, насколько он удалился от церкви тамплиеров, Паркинс обнаружил, что у него, похоже, появился попутчик: едва видимый незнакомец явно поспешал изо всех сил, чтобы догнать Паркинса, однако его торопливость не давала результата. Я хочу сказать, что движения незнакомца напоминали бег, но расстояние между ним и Паркинсом, судя по всему, не сокращалось. Так, во всяком случае, показалось Паркинсу, рассудившему, что, раз он не знает этого человека, было бы глупо останавливаться и его поджидать. При всем том профессору стало казаться, что спутник на этом одиноком берегу был бы отнюдь не лишним, но только такой, которого бы он сам себе выбрал. Прежде, когда он не достиг еще высот просвещения, ему случалось читать о странных встречах в подобных местах — это были страшные рассказы, которые не хотелось вспоминать. Тем не менее Паркинс до самого дома вспоминал их снова и снова, в особенности один, который захватывает воображение большинства юных читателей. «И мне явилось во сне, что, едва Христианин сделал шаг-другой, как завидел вдали нечистого, который шел по полю ему навстречу».[59] «А что если, — подумал он, — я оглянусь, а там, на фоне желтого неба, маячит черный силуэт с рогами и крыльями? И что тогда делать: остановиться или припустить во все лопатки? Счастье, что это не подобного рода джентльмен и вроде бы сейчас он не ближе, чем когда я его впервые заметил. Что ж, при такой скорости он не поспеет раньше меня к столу. Но бог ты мой, до обеда всего четверть часа. Нужно бежать!»
У Паркинса в самом деле почти не осталось времени, чтобы переодеться. Встретившись за обедом с полковником, он убедился, что в воинственной груди этого господина — насколько такое возможно — вновь воцарился мир, пребывавший с ним и позднее, за бриджем (этой игрой Паркинс владел очень прилично). Приблизительно в полночь удалившись к себе, Паркинс решил, что вечер прошел весьма сносно и при подобных условиях две, а то и все три недели жизни в «Глобусе» вполне можно выдержать. «Особенно, — подумал он, — если я и дальше буду совершенствоваться в гольфе».
По дороге в комнату Паркинсу встретился коридорный, который остановил его и сказал:
— Прошу прощения, сэр, но я тут чистил вашу куртку, и из кармана что-то выпало. Я сунул эту штуку в комод, сэр, в вашей комнате. Это вроде бы дудка, сэр. Благодарствую, сэр. Она у вас в комоде, сэр… да, сэр. Покойной ночи, сэр.
Это напомнило Паркинсу о нынешней находке. Не без любопытства он стал разглядывать предмет со всех сторон при свете свечи. Вещица, как он теперь увидел, была сделана из бронзы и по всему очень напоминала современный собачий свисток; собственно, это и было не что иное, как свисток. Паркинс собрался уже поднести его к губам, но увидел, что внутри полно то ли мелкого затвердевшего песка, то ли земли. Вытрясти землю не удалось, пришлось выковырять ее ножом. Со своей всегдашней аккуратностью Паркинс собрал землю на бумажку и подошел к окну, чтобы выбросить. Открыв створку, он убедился, что ночь стоит ясная, загляделся на морскую гладь и заметил на берегу перед гостиницей какого-то запоздалого путника. Немного удивленный тем, как поздно ложатся жители Бернстоу, он закрыл окно и снова поднес свисток к свету. На бронзе явно просматривались метки — нет, даже не метки, а буквы! Достаточно было слегка потереть свисток, как проступила глубоко процарапанная в металле надпись, однако профессор, поразмыслив, вынужден был признать, что находится в положении Валтасара, неспособного постичь смысл надписи на стене.[60] Буквы имелись и на передней, и на оборотной стороне свистка. На одной такие:
И на другой:
«Мне это должно бы быть по зубам, — подумал профессор, — но не иначе как я подзабыл латынь. Пожалуй, не вспомню даже, как по-латыни „свисток“. В длинной надписи как будто ничего сложного нет. Она значит: „Кто он — тот, кто грядет?“ Что ж, лучший способ узнать — это вызвать его свистком».
Паркинс на пробу дунул и тут же застыл: извлеченный звук поразил его, но поразил приятно. В этом тихом звуке словно слышалась бесконечность; казалось, он разносится на мили и мили вокруг. Он обладал способностью, присущей многим запахам, рисовать в мозгу картины. Паркинсу явилось на миг очень ясное видение: бескрайний темный простор ночи, порывы свежего ветра, а в середине одинокая фигура — к чему она здесь, он не понял. Может быть, он увидел бы что-нибудь еще, но картину разрушил ветер, внезапно стукнувший в раму окна. Ошеломленный, Паркинс поднял глаза и как раз успел заметить мелькнувшее за темным стеклом белое крыло морской птицы.
Звук так зачаровал профессора, что он не мог не дунуть в свисток снова, на сей раз смелее. Свист получился едва ли громче прежнего, причем повтор разрушил иллюзию: Паркинс смутно надеялся увидеть прежнюю картину, но она не вернулась. «Но что же это? Боже правый, пяти минут не прошло, а ветер уже набрал такую силу! Экий ураганный порыв! Ну вот! Я так и думал — от этой оконной задвижки никакого проку! Ох! Ну конечно — задуло обе свечи. Эдак еще всю комнату разнесет!»
Первым делом нужно было закрыть окно. Паркинс долго сражался со створкой: она напирала так отчаянно, словно в комнату упорно и неудержимо ломился грабитель. Но вдруг сопротивление разом прекратилось, рама со стуком захлопнулась, задвижка сама вернулась на место. Оставалось зажечь свечи и посмотреть, насколько пострадала обстановка. Но нет, разрушений как будто не было, и даже в окне уцелели все стекла. Правда, шум разбудил обитателей дома, по крайней мере одного из них: этажом выше
