взломщиков судили, они «дали ту слезу» на суде, разумеется, напомнили про родимые пятна капитализма и получили небольшой срок. В тюрьме они выразили бурное желание работать, и им была предоставлена великолепная мастерская, в которой они стали изготовлять новую партию непревзойденных инструментов для взлома. Руководил работами вышеназванный Володя-интеллигент, а начальство тюремной мастерской не вмешивалось, ибо было указание «не давить на психику заключенных, что хотят, то пусть и делают, главное же работа». Вот и поработали.
— А как поймали? — спросил я.
— Старушка одна помогла. Очень помогла. Знаете, есть такие — «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Остановила нам коня, а то бы мы хлебнули горя…
Он замолчал надолго, задумался,
И опять вышло, что в поимке Тизенгаузена и шайки Володи-интеллигента Бодунов почти что не участвовал…
Наступили великие дни возвращения ленинских норм социалистической законности. Оклеветанные возвращались домой. Реабилитированного нужно было устроить, нравственно обогреть, помочь и в малом и в крупном. «Указники», которым «отвешивали» по десяти лет за то, что вдова погибшего солдата накопала на колхозном поле в фартук картошек детям, — такие «указники» возвращались в родные места. Тюрьмы, в которых содержались «враги народа», были срочно переоборудованы в общежития, где транзитные реабилитированные могли переночевать, помыться, поесть. Прекрасные дни возвращения народу попранной правды наступили во всем своем блеске, красоте и ясности.
Бодунова я нашел уже генералом.
Он почти совсем поседел, но сильное лицо его помолодело.
— Вот видите, — сказал он мне, радуясь и гордясь временем, в котором мы живем. — Видите? Я знал, что так будет. Так не могло не быть! Партия вон как могуча. Не побоялась всю правду выложить.
Мы поговорили не более получаса. У Бодунова не было времени. Он занимался восстановлением добрых имен, устройством, прописками, розысками родных.
С величайшим трудом мне удалось несколько лет тому назад привезти Ивана Васильевича в Ленинград на телевидение. Волновался он ужасно, даже валерьянку ему капали. Металлическим голосом сказал несколько слов и был таков. Но после его выступления телефон у меня звонил буквально круглосуточно.
— Кто его спрашивает?
— Так, один знакомый.
Иван Васильевич ездил по старым друзьям, и застать его у Чиркова, где он остановился, было трудно. Тогда стали спрашивать, каким поездом он уезжает…
И вот наступил день отъезда.
Провожали Бодунова человек двадцать старых и верных друзей. Когда же мы подходили по перрону к вагону, возле него оказалась толпа — человек сто.
— Наверное, балерина или Райкин уезжает, — сказал Иван Васильевич.
Нет, уезжал Бодунов Иван Васильевич, наш друг — Иван Бодунов. В густой толпе провожающих были и простые, замасленные рабочие ватники, и бобровый воротник, и полковничьи погоны.
— Иван Васильевич, — сказал Бодунову человек лет за сорок во флотской шинели с погонами военного врача. — Не узнаете?
— Нет, — сказал Бодунов.
— А Свисток, к которому вы… помните, к Сергею Мироновичу.
Эти все сто человек были обязаны Бодунову жизнями: слесари и токари; врачи и инженеры; парикмахер и директор чего-то. Это были
— Я ж вас сажал, ребята, — произнес Иван Васильевич сквозь слезы.
— За дело!
— А как же!
— Не сидели бы за
Сентиментальных людей здесь не было, но плакали все. Плакал, стоя в дверях тамбура, и сам Иван Васильевич, все еще красивый, несмотря на седьмой десяток, подтянутый, легкий, быстрый…
Поезд двинулся, мы пошли рядом с вагоном.
До свидания, Иван Васильевич, наш друг! Здоровья вам и сил!
А провожающие, с которыми я возвращался, вспоминали:
— Ты Щука?
— Неужели узнал?
— Так мы же в тридцать четвертом сели в один день. За сахар.
— Точно. У меня это конец был. Все. Завязал.
— Евстигнеев? Здорово выглядишь.
— Метро строю.
— В качестве?
— Архитектор. А ты, Кум?
— Кум в Крестах остался, а здесь Родион Никифорович.
— И верно — седой. По рукам — рабочий класс?
— Дома строим. Автово — мои дома.
— Плохо строите. У меня дует!
Один вдруг сказал:
— Знаете что, товарищи? Как бы нашу сотню назвали в дни войны? Хозяйство Бодунова. Точно?
У меня сжалось сердце: точнее нельзя было сказать. А сколько таких хозяйств у нашего Ивана Васильевича по всему Советскому Союзу?
АРКАДИЙ И ГЕОРГИЙ ВАЙНЕРЫ
ЭРА МИЛОСЕРДИЯ
Роман
— А ты пока сиди, слушай, набирайся опыта, — сказал Глеб Жеглов и сразу позабыл обо мне; и, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, я отодвинулся к стене, украшенной старым выгоревшим плакатом: «Наркомвнуделец! Экономя электричество, ты помогаешь фронту!»
Фронта давно уже не было, но электричество приходилось экономить все равно — лампочка и сейчас горела вполнакала. Серый сентябрьский день незаметно перетекал в тусклый мокрый вечер, желтая груша стосвечовки дымным пятном отсвечивала в сизой измороси оконного стекла. В кабинете было холодно: из-
