— Он не заметил нас, — сказал Леру.

— Он даже не слышал, как вы его позвали.

— Возможно, он глуховат, мадам.

— Вообще, он вел себя странно.

— Ну, теперь, так или иначе, а он уехал, мадам. Его уже не остановишь и ничего ему не предложишь.

— Меня удивляет, что он так и не показался нам и не захотел переброситься даже словечком.

Леру почесал в затылке и направился в конюшню. Я поднялась в комнату Лизетты. Она все еще лежала в кровати и с распущенными локонами и заспанными глазами выглядела прелестно.

— Ты, наверное, очень устала, — сказала я.

— Просто истощена, — ответила она. — Ты даже не представляешь, до чего же хорошо оказаться здесь… в таком чудесном месте… с тобой…

— На твою долю достались тяжкие испытания…

— Бедный Жак! Я просто не могу забыть эту картину… Как он упал на землю, а вся эта ужасная толпа набросилась на него. И все же… мне следовало быть…

— Тебе следует забыть об этом, — сказала я. — Бесполезные сожаления ни к чему не ведут. Да, кстати, этот твой слуга — странный какой-то. Я окликнула его, но он не ответил. Он что, глуховат?

Мгновение она колебалась, а потом сказала:

— Да… думаю, что глуховат, но не сознается в этом.

— Я позвала его, а он не ответил мне. Я была уверена, что он вошел в конюшню, но, когда я заглянула туда, там никого не было.

— А ты вошла внутрь?

— О, нет…

— Ну, наверное, он нагнулся, чтобы осмотреть подковы или копыта. Он очень заботится о Лошадях. Так значит, ты говоришь, он уехал?

— Да. Он даже не повернул головы, когда выезжал из конюшни. Его окликнул Леру, но он просто- напросто проехал мимо.

— Он очень спешит домой. Его просили вернуться как можно скорей. Вообще, они сделали мне большое одолжение, отпустив его со мной, поскольку без него там трудно обойтись.

Я продолжала думать об этом человеке, и неожиданно что-то мелькнуло у меня в голове.

— Знаешь, — сказала я, — мне кажется, я где-то уже видела его раньше.

— Где ты могла его видеть?

— Не знаю. Просто мне так показалось.

— Ну, говорят, у каждого человека на земле есть свой двойник. Интересно бы встретить своего двойника, верно?

Она рассмеялась и сразу стала похожей на ту девчонку, которую я давным-давно знала и любила.

Я горячо и искренне воскликнула:

— Ах, Лизетта, я так рада тому, что ты приехала.

Я была очень счастлива, что снова со мной Лизетта. Теперь моя жизнь изменилась. Она сама устранила все шероховатости, которые могли бы возникнуть а связи с ее присутствием в доме, согласившись стать моей камеристкой.

— Дама твоего положения просто обязана иметь камеристку, — сказала она. — И уж не знаю, кто лучше меня сможет справиться с ее обязанностями.

Она сама отказалась есть за одним столом с нами, на чем я собиралась настаивать, несмотря на предполагаемые протесты со стороны Шарля. Я понимала, что ему не слишком нравится моя идея обращаться с Лизеттой как с членом семьи; и кроме того, я понимала, что Лизетта весьма чувствительна к своему положению, столь же неопределенному, каким оно было и в Обинье, человека, находящегося со мной и с Софи на дружеской ноге, но не являющегося нам ровней. Как раз мне-то хотелось относиться к ней как к равной, но она этого не желала.

Она решила есть в небольшой комнатке, примыкающей к ее спальне, вместе с Луи-Шарлем и сама ходила на кухню за едой, так что никто из прислуги не занимался ее обслуживанием.

Сначала я заявила, что все это ненужная чепуха, но чуть позже поняла, что даже в таком, избавленном от лишних формальностей хозяйстве, как у Турвилей, среди прислуги всегда найдется место для зависти и недоброжелательства.

Лизетта оказалась крайне тактичной. С членами семьи она вела себя весьма сдержанно и, лишь оставаясь наедине со мной, вновь превращалась в мою проказливую подружку.

Со стороны родителей Шарля возражений не было. Его отец большую часть времени проводил в своих комнатах, а его жена старалась держаться поближе к нему. Она всегда была со мной приветлива, и хотя оба они казались весьма бесцветными людьми, я была благодарна им за то, что они не вмешивались в мою жизнь и предоставили мне возможность самой руководить домашним хозяйством. Амелия быстро подружилась с Лизеттой, которая взялась причесывать ее, и они проводили вместе много времени, занимаясь обсуждением приданого. Будущая свадьба Амелии была главным событием в доме, и поэтому прибытие Лизетты не привлекло большого внимания, и понемногу все устроилось. Я сказала ей, что она похожа на хорошенького котеночка, когда лежит в своей кровати, свернувшись в клубок.

— Да, и при этом я мурлыкаю, зная, что ежедневное блюдечко сливок мне обеспечено, — рассмеялась она.

С ее прибытием моя жизнь в самом деле изменилась. Месяцы беременности вместо того, чтобы тянуться до бесконечности, были заполнены веселым смехом и болтовней. В основном мы вспоминали прошлое и лишь изредка, при воспоминании о Софи, в разговорах проскальзывала грустная нота.

В это время много говорили об американских колонистах, вступивших в контакт с правительством Англии из-за налогов, которые, по словам многих, были немилосердно взвинчены. Шарль заявил, что, вне всяких сомнений, вскоре начнется война между Англией и ее колонией, если англичане не образумятся.

Ему нравилось посмеиваться над англичанами, и я знала, что он делает это в шутку, и все равно отказывалась принимать участие в таких развлечениях. Да и в любом случае мои мысли были заняты в основном грядущим появлением на свет ребенка.

Зима шла к концу. Стоял февраль, наступила пора родов.

Лизетта постоянно была рядом. У нее не было особых склонностей к исполнению обязанностей няньки, но отсутствие этих качеств с лихвой искупалось ее жизнерадостностью, которая передавалась мне.

Роды прошли нормально. Я была довольна тем, что на этот раз у меня родилась дочь, а Шарль был вне себя от счастья. После некоторых споров мы, наконец решили назвать ее Клодина.

Все мои радости сосредоточились в детской, где новорожденную почтительно разглядывали Шарло и Луи-Шарль. Поэтому я почти не интересовалась событиями, происходящими в окружающем мире. Клодина оказалась шумным ребенком с хорошими легкими и глоткой и с первых же дней решительно заявила о своих правах.

— Она не похожа на месье Шарло, — сказала нянька. — Своевольная девочка, ничего не скажешь.

Родилась она, по правде говоря, довольно страшненькой, но с каждым днем на глазах хорошела. У нее были пушистые темные волосы, весьма густые для младенца такого возраста, и ясные голубые глаза.

Ее все обожали, а когда она плакала, то одно удовольствие было смотреть на Шарло, стоящего у ее колыбельки и бормочущего: «Тихо! Тихо! Шарло с тобой».