радовало, ведь мы очень подружились. Увы, Эйот Аббас казался совсем другим без Харриет, и это удручало, потому что все в доме говорило о ней.

Дамарис сказала, что Бенджи должен все в доме изменить. Это всегда следует делать, когда случается что-нибудь такое, что нужно побыстрее забыть. Она была очень серьезной, говоря об этом, и я сразу подумала о спальне в Эндерби.

— Наверно, мы сможем что-то посоветовать ему, — сказала Дамарис. — У тебя, Анита, есть какие- нибудь предложения?

У Аниты обнаружилась способность составлять букеты и подбирать цвета. Она призналась мне, что очень хотела заново обставить старый дом приходского священника, в котором она продолжала жить, но у нее не хватало для этого денег.

Итак, мы ездили в Эйот Аббас, и Бенджи был очень рад видеть нас, особенно меня. Но какой же он был печальный!

Как-то раз он сказал, что почти рад тому, что его отец погиб вместе с матушкой, иначе ему было бы очень одиноко без нее. Бенджи намекал, что ему самому очень одиноко.

— Ты должна сделать все, чтобы ободрить его, — сказала мне Дамарис. — Тебе это удастся лучше, чем другим.

— Может быть, мне пожить у него? — вслух подумала я.

Дамарис посмотрела на меня очень внимательно:

— Ты этого… хочешь? — спросила она. Я бросилась к ней на шею.

— Нет-нет, я хочу быть с тобой.

У нее как гора с плеч свалилась, и я не могла не подумать о том, какая я важная персона. Но затем меня вдруг осенило, что все эти люди хотели иметь меня всего лишь в качестве заменителя: Дамарис — вместо потерянного ребенка, Джереми — как средство против приступов меланхолии, Бенджи — потому, что он потерял Карлотту, а теперь и родителей. Я, конечно, была польщена, но мне следовало смотреть фактам в лицо: ведь я нужна им потому, что они не могут получить то, чего хотели на самом деле. Я стала заниматься самоанализом наверное, благодаря разговорам с Анитой.

Анита, Бенджи и я очень много ездили верхом. Иногда с нами выезжала Дамарис, но она уставала, если долго находилась в седле, поэтому чаще всего мы выезжали втроем. Я думаю, для Бенджи самым лучшим лекарством были эти прогулки. Он очень любил природу и многому научил меня. Я стала разбираться в породах деревьев. С особенным восторгом Бенджи говорил о дубах, которые действительно были великолепны.

— Это истинно английское дерево, — говорил он. — Дуб рос здесь с начала самой истории. Ты знаешь, что друиды особенно почитали его? Под ним они справляли свои религиозные обряды, под его ветвями творили суд.

— Я думаю, некоторые из этих деревьев живут уже не одну тысячу лет, сказала Анита.

— Это так, — ответил Бенджи. — Наши корабли сделаны из твердой древесины этих деревьев. Говорят, что в наших кораблях бьется сердце дуба.

Я была уверена, что во время бесед о любимых деревьях он забывал о своем горе.

Анита не знала, почему ива плачет, но она рассказала, что осина дрожит, потому что не может успокоиться с тех пор, как из нее был сделан крест Христа. Она рассказала об омеле белой, единственном дереве, которое не стало обещать, что не причинит вреда Бальдуру, самому красивому из северных богов, поэтому злобный Локи смог умертвить его с помощью этого растения.

— У вас романтическая натура, мисс Харли, — сказал Бенджи.

— Я не вижу в этом ничего плохого, — ответила Анита.

Бенджн засмеялся, наверное, впервые за это время.

Мы останавливались в трактирах, ели горячий хлеб с сыром, пироги прямо из печи. Бенджи рассказывал об имении, заботы о котором свалились на его плечи. Я понимала, что он ищет что-то, что сможет сильно заинтересовать его и помочь пережить тяжелую утрату.

Я говорила о нем с Анитой.

— Бенджи совсем не такой, как Джереми, — сказала я. — Джереми носится со своими горестями, и хоть он счастлив в браке с Дамарис, для него этого недостаточно, чтобы он смог забыть, что был ранен на войне.

— Ему не дает покоя постоянная боль, — ответила Анита.

— Да, в то время как боль Бенджи — в его памяти, в комнатах, где они жили. От всего этого можно избавиться. А Джереми некуда уйти от боли в ноге. Она всегда с ним.

И я подумала, что нам надо возвращаться, потому что бедный Джереми несчастен без Дамарис. Мне хотелось увидеть его, утешить своим присутствием. Я знаю, что это помогало, ведь я часто видела, как он смотрит на меня, вспоминая при этом, конечно, как они с Дамарис привезли меня сюда из Франции. Дамарис никогда не сумела бы сделать этого без его помощи, и каждый раз, когда Джереми вспоминал об этом, у него поднималось настроение.

— Бенджи, почему бы тебе не поехать вместе с нами в Эндерби? — спросила я.

— Я бы с удовольствием, — ответил он, — но, видишь ли, мое имение…

Я поняла, что он хочет сказать: убегать было бы бесполезно. Он должен остаться и продолжать вести свою одинокую жизнь.

Мы приехали домой в конце сентября, когда осень позолотила листья, а фрукты на деревьях в саду созрели. Мы с Анитой собирали их, стоя на лестницах, а Смит помогал нагружать ими тачку. Демон сидел, склонив голову набок, и наблюдал за всем этим. Время от времени он срывался с места и прыгал от радости, что мы наконец-то снова вместе.

Приехала Присцилла и вместе с Дамарис стала готовить джемы и всякие припасы на зиму. Это была обычная осень, если не считать владевшего всеми печального настроения. Арабелла очень скучала по Харриет, и это было странно, потому что раньше она часто бывала резка с ней при встречах, и у меня создавалось такое впечатление, что многое в Харриет возмущало ее.

Даже прадедушка Карлтон, казалось, жалел о ее потере, а он никогда не скрывал, что она ему не нравилась. А уж Присцилла совсем загрустила. Потом я узнала, как Харриет помогла ей, когда родилась Карлотта.

— Все мы уйдем со временем, рано или поздно, — сказала Арабелла. — И некоторые из нас уйдут раньше.

Дамарис не любила, когда она так говорила. Она отвечала, что это ерунда и что ее бабушка проживет долго, как Мафусаил.

Прошел еще год. Мне уже было десять лет. Вокруг шли бесконечные разговоры о перемирии, которое, может быть, положит конец войне.

Присцилла считала, что давно пора это сделать. Она не могла понять, с какой стати мы должны обременять себя заботой о том, кто сидел на испанском троне.

Прадедушка Карлтон только посмотрел на нее, качая головой, и пробормотал свое любимое ругательство: «Женщина!»

— Если они действительно не заключат мир, — сказала Дамарис, — тогда откроется свободное сообщение между Англией и Францией. — Она посмотрела на Джереми. — Я бы хотела поехать в Париж. Хотела бы вернуться туда.

— Сентиментальное путешествие, — ответил Джереми, улыбаясь ей той улыбкой, которую я так любила у него. Когда он так смотрел, я знала, что боль в этот момент его не тревожит и сейчас он вполне доволен жизнью.

— Интересно, что стало с Жанной? — задумчиво сказала Дамарис. — Надеюсь, с ней все хорошо.

— Она сумеет позаботиться о себе, — уверил ее Джереми.

— О да. Я никогда не забуду, как она заботилась о Клариссе.

— Я тоже, — ответил Джереми. Дамарис была очень счастлива. Она опять ждала ребенка.

— На этот раз я буду очень осторожна, — сказала она.

Доктор велел ей много отдыхать и напомнил, что с тех пор, как она перенесла лихорадку, здоровье у нее не блестящее, а выносить ребенка трудно даже для здоровой женщины.