– Долг? – воскликнула госпожа Готлиб в растерянности.

– Долг верной жены, любящей своего мужа, – ответила я и последние слова выделила. На миг смолкла госпожа Готлиб, а потом отверзла уста и спросила: когда вы встречаетесь? – Взяла я часы и сказала: если не дошло до него мое письмо, значит, ждет он меня сейчас в лесу. – И сказала она: в лесу он не ждет, так как наверняка и он простудился. Кто знает, может, и он лежит в постели. И впрямь как малые дети вы себя ведете, я просто ушам своим не поверила. – Испугалась я и воскликнула: он болен? – И сказала она: откуда мне знать, болен ли. Думаю, что болен, ведь вы как дети малые себя ведете, в летнем платье ты вышла в лес в зимний день.

– Нет, – воскликнула я, – весеннее платье в весенний день надела я. – И сказала она: не хотела я тебя обидеть, говоря, что летнее платье надела в зимний день.

Удивилась я, что и Минчи, и отец говорили намеками. И все же не прошла моя радость. Я все еще витаю в мыслях своих, а госпожа Готлиб сказала: странная у меня роль, дружок, роль злой тетки. Но что поделаешь. Я думала, что дурь молодой девчонки тебя дурит. Однако… – И Минчи не договорила фразы, и я не спросила, что «однако». Еще с полчаса сидела со мной Минчи и, уходя, поцеловала меня в лоб. И новый вкус был в этом поцелуе. Сжала я госпожу Готлиб в своих объятиях.

– Ах ты, проказница, – воскликнула Минчи, – растрепала мне прическу. Отпусти, поправлю. Взяла Минчи зеркальце и как расхохочется.

– Что вы хохочете? – спросила я с обидой. И дала мне Минчи зеркало. И вижу я, что все зеркало исцарапано, потому что выцарапала я на серебре имя Акавии Мазала бессчетное число раз.

Неделя миновала, а Мазал не пришел меня проведать. То гневалась я на него за его трусость, что отца моего он боится, то боялась, что болен он. Не спрашивала я отца и не хотела говорить с ним об этом. И вспомнила я легенду о дочери графа, что влюбилась в простого человека, а отец запретил ей. И заболела дева до самой смерти, и увидели лекари, что тяжела ее немочь, и сказали: немочь ее смертельна, и нет ей исцеления, ибо изнемогает от любви она. И тогда пришел отец ее к любовнику и умолял, чтобы тот взял его дочь в жены. Так я лежала в постели, и разные сцены увлекали мое воображение. И лишь повернется дверь на петлях, как спрашиваю: кто это? Сердце заходится, и голос мой как голос мамы в дни ее болезни.

И однажды сказал мне отец: врач говорит, что вернулись к тебе силы.

– Завтра выйду, – сказала я. Сказал он: завтра? – И нахмурил лоб. – Повремени еще два-три дня, а потом уж выходи, кто знает, не повредит ли тебе, не дай Бог, свежий воздух. А через три дня нам есть куда идти, подожди тут до годовщины смерти матери, и тогда вместе пойдем на ее могилу. И господина Мазала там встретишь. – И повернулся отец, чтобы уйти.

Ошеломлена я была и изумлена, услышав сие: откуда ведомо отцу, что Мазал будет там? Неужто встречались? А если встречались, то миром ли? И почему не приходит Акавия проведать меня? И что будет? Я расчувствовалась так, что зубы застучали, и испугалась я, что снова заболею.

– Почему не ответил Акавия на мое письмо? – крикнула я. И вдруг замерло сердце, не думала я и не рассуждала, укрыла свое горящее тело и закрыла глаза. Подумала я: тот день еще далек, высплюсь покамест, а милостивый Господь сделает так, как Ему угодно.

Что было со мной потом, не ведаю, ибо много дней лежала я на смертном одре. А потом открыла я глаза и вижу: Акавия, сидит он на стуле, и лик его озаряет светлицу. Засмеялась я в смущении, и он засмеялся добрым смехом. В этот миг отец вошел в спальню и воскликнул: благословенно Имя Господне. И подошел ко мне и поцеловал меня в лоб. Простерла я руки и обняла и расцеловала его и сказала: отец, отец, милый отец, – но отец остановил меня и сказал: успокойся, зеница ока моего, успокойся, Тирца, подожди несколько дней, а потом уж говори, сколько заблагорассудится. После полудня пришел старый врач. Увидел меня, погладил по щеке и сказал: молодчина. И впрямь выкарабкалась, и теперь все лекарства на свете ей вреда не принесут. И Киля воскликнула с порога спальни: да будет благословенно Имя Господа. Миновала зима,[39] и я обрела избавление.

В канун субботы Утешения[40] в августе праздновали мою свадьбу. С десяток человек позвали на венчание. Только с десяток пришло, но весь город гудел, потому что таких простых свадеб не бывало в нашем городе. А по исходе субботы уехали мы из города на дачу. Поселились в дому у вдовы, она нам готовила завтрак и ужин, а обедали мы у молочника в деревне. Трижды в неделю приходило письмо от отца, и я много писала. Где ни увижу открытку с видом – пошлю отцу. Акавия не писал, не считая приветов. Но в каждом привете был новый нюанс. Пришло письмо от Минчи Готлиб, мол, нашла нам новый дом. И на листе нарисовала она вид дома и расположение комнат. И спросила Минчи, снять ли дом для нас, чтобы он был готов к нашему приезду. Два дня прошло, а мы не отвечали ей. А на третий день с утра были гром и молния и сильный ливень. И спросила нас хозяйка, не затопить ли печку. Рассмеялась я и сказала: ведь не зима же на дворе. И сказал Акавия женщине: коль забрало солнце свой жар, трижды сладостен свет печи.

И сказал Акавия: ответим сегодня госпоже Готлиб на ее письмо. А что ответим? – спросила я.

– Что ответим? – воскликнул муж и сказал: давай поучу тебя логике, и поймешь, что ответить. Вот письмо написала госпожа Готлиб, что нашла нам дом, и мы не удивились письму, потому что нужен нам дом, а дом, она говорит, красивый, а она женщина со вкусом, да и друг нам, а значит, можно положиться на ее мнение.

– Если так, напишу я ей, что дом нам подходит.

– Погоди, – сказал Акавия, – я слышу стук. И вот пришла хозяйка разжечь печку и рассказала нам, что и она, и ее отцы и деды родились в этом селе и что никогда она не оставит родное село, тут она родилась, тут выросла и тут умрет. Не может она умом дойти, как нормальный человек уедет из родного города и пустится бродить по свету. Есть у тебя дом – вот и живи в нем. И сказала она: нравится тебе сад соседа – посади себе такой же. Неужто воздух у соседа лучше, чем у твоей околицы? Муж улыбнулся ее словам и сказал: верны ее речи.

Дождь кончился, но земля еще не просохла. У нас в комнате пылал огонь в печурке, сидим мы в комнате, и тепло нам. И сказал мне муж: от удовольствия мы совсем про дом забыли. Выслушай мой совет и скажи, по вкусу ли он тебе. Мой дом ты знаешь, а если он мал, пристроим еще комнату, и будет нам где жить. И сейчас напишем Минчи Готлиб письмо с благодарностью за ее заботы. И написали мы письмо с благодарностями Минчи, а отцу я сообщила насчет дома. Но не понравилась отцу наша задумка, потому что дом Акавии – крестьянская изба. И все же починил отец этот дом и пристроил нам еще одну комнату. Прошел месяц, и мы вернулись. Дом пленил меня. Хоть он такой же, как все избы, но дух в нем иной. Пришли мы домой, а там цветок в горшке и свежий пирог на столе благоухают: принесла их Минчи к нашему приезду. И комнаты красивые, добротные, видно, что руки хорошей хозяйки прошлись здесь и все украсили. И горенку для прислуги пристроили, хоть нет пока прислуги в доме. Послал нам отец Килю, а я отослала ее обратно. Обедали мы у отца, пока не нашлась прислуга, – в полдень придем, а к вечеру возвращаемся домой.

А после Кущей поехал отец в Немецкую землю – рассчитаться с сотоварищи и к врачам зайти. Поселился он в Висбадене, как посоветовали ему врачи. А Киля перешла к нам – помочь мне по хозяйству.

А потом нашлась девица в услужение, и Киля вернулась в дом отца. Только на два-три часа в день приходила служанка, а не на весь день. И подумала я: как мне в одиночку справиться с домашними заботами. Но потом поняла я, что лучше приходящая прислуга, чем прислуга на весь день, потому что она окончит работу и уйдет, и никто не мешает мне говорить со своим мужем, когда заблагорассудится.

Пришла зима. А у нас в дому дрова и картошка. Муж писал книгу об истории евреев нашего города, а я стряпала вкусные и полезные кушанья. А после еды мы гуляли или читали книжки. И радовалась я, что у меня – свой дом.

Но неровен час. Надоела мне стряпня. Намажу хлеб маслом и подам мужу на ужин. А если прислуга не сготовит обеда – остаемся без обеда. Даже легкую еду и то трудно мне стало готовить. И раз в субботу не пришла прислуга, а я сидела в мужниной светлице, потому что только одну печь натопили мы в тот день. Сидела я недвижно, как камень. Знала я, что не будет работать муж, пока я сижу с ним, привык он работать, когда никого нет в светлице, и все же не встала я и не вышла и с места не сдвинулась, потому что сил встать не было. У мужа в светлице разделась я и ему велела сложить одежду. Дрожала я от страха, что подойдет он ко мне, так я стыдилась. А госпожа Готлиб сказала: пройдут первые три месяца, и тебе