морального характера - вопросы долга, чести, патриотизма и т.д., - в этом есть что-то от спортивного азарта, опьяняющее раздолье силы и мужества, когда начинаешь вдруг впервые понимать, что, собственно говоря, значат слова: 'Есть упоение в бою'.

Скажут: 'Ну да, ври, хвастайся - не страшно?!'

Отвечу: 'Ну, что ж, может быть, немножко и страшно, но ведь в таком случае и в футбол играть тоже страшно. Ведь и там могут по ошибке разбить нос, сломать ногу или ключицу, а то и шею свернуть'.

С гордостью записываю: мною собственноручно уничтожено четыре неприятельских бомбы. Правда, три из них мне помогали тушить какие-то девочки. Но с четвертой я разделался сам. И стабилизатор от нее я принес домой. Маленький алюминиевый хвостик этой воздушной хищницы лежит у меня на письменном столе.

А мальчишки-ремесленники - те поступают иначе: носят эти обгоревшие стабилизаторы на поясе - 'у кого больше', как охотники носят убитых уток, а куперовские индейцы носили некогда скальпы своих бледнолицых братьев.

1941, ноябрь

ИВАНОВ АНДРЕЙ

Ящик ночного столика в госпитале. С трех сторон его сделаны карандашом надписи. Читаю:

'Товарищ незнакомый. Я лежал здесь в постели. У меня фашистская мина оторвала левую ногу. Но сейчас пошло на улучшение. Врач очень хороший. К сему

Иванов Андрей,

защищал город Ленина'.

С другой стороны:

'Сестра тоже очень хорошая. Я до войны шахты буровил. Моя шахта № 3. Мне 31 год'.

И с третьей, задней стороны:

'Товарищи! Победа будет за нами!'

Конечно, это не очень культурно - писать на столах. Для этого, скажут, есть бумага. Есть-то она есть, но что такое, скажите пожалуйста, бумага? Скурил товарищ, сгорела, скомкалась, потерялась - и нет ее, и никто не узнает, что жил на свете Иванов Андрей, буровил шахты и под конец жизни между прочим, 'к сему', защищал город Ленина. А столик - он хоть и хлипкий и не очень уверенно стоит на своих сосновых ножках, а все-таки как-никак надежнее...

Не знаю, культурно это или некультурно, но есть в этом что-то очень трогательное и очень человеческое - в нескромном желании увековечить себя, безногого, безрукого, может быть в самый серьезный и в самый ответственный час - на краю могилы.

1941, ноябрь

PORTRAIT PARLE*

______________

* Словесный портрет (франц.). Термин из практики уголовного розыска.

'Он такой был - отчаянный, цыганистый, чубастый, если какую женщину или девку полюбит, так уж за ней после по всей улице ни один парень даже на цыпочках пройтись не осмелится. И выпить он тоже был по всей улице первый парень. Драка если какая затеется - он тут как тут. Пел хорошо, на гитаре умел играть. Бывало, как ударит по струнам, голову на плечико склонит да как затянет: 'Сказал кочегар кочегару', - вы не поверите, не только женщины управдом и тот плакал.

А на войне он еще лютее стал. Когда на побывку из Гатчины приезжал, матери своей так прямо и заявил: я, говорит, мамаша, теперича ни огня, ни пламя, ни самой смерти не боюсь. А из немцев, говорит, я, между прочим, даю вам честное слово, рубленый шницель по-венски сделаю.

Два дня пьяный ходил. Политуру с товарищем пили. Потом уехал.

Он в госпитале на той неделе помер от истечения крови. Мать его там при нем была. Когда помер, она его за чуб взяла, поцеловала, заплакала, голову ему на грудь уронила и говорит:

- Ах ты, - говорит, - хулиган ты мой милый...

А на другой день в газетах писали - его к ордену приставили'.

1941, ноябрь

НА КЛАДБИЩЕ

Старое петербургское кладбище. Развалины семейного склепа. Массивный крест из черного полированного Лабрадора. На нем буквы:

Лейбъгвардiи

Уланскаго полка

ротмистръ

Георгiй Васильевичь

Суховцевъ

родился 12-аго ноября 1821 г.,

раненъ былъ в Севастополъ

23-яго октября 1854 г.

Умеръ отъ раны того же 1854 года

ноября 12-аго дня.

Всей жизни его было 33 года.

Тут же - останки других Суховцевых. И останки надгробий, обломки могильных плит, крестов, проржавленные железные венки, истлевшие муаровые ленты...

Фамилия - именитая, боевая, военная. Суховцев Михаил Васильевич генерал-адъютант, родился в 1765 году. Суховцев Василий Васильевич - генерал же. Суховцев Николай Васильевич - поручик. Еще один поручик. Полковник. Жена полковника, жена ротмистра...

И странно на первый взгляд выглядит среди этих гранитных плит и прославленных дворянских имен - скромная деревянная пирамидка, на которой от руки дегтем намазано:

Под сим

покоится

тело

пионера

шк. им. Ленина

Софичева Пети.

Погиб от вражеской бомбы

на защите родного города

14 сентября 1941 года.

Род. 1928 г.

Нет, не родственники они. Случайно, по воле кладбищенской администрации, оказалась тут, в усыпальнице рода Суховцевых, эта убогая детская могилка.

И все-таки что-то роднит их - уланского ротмистра, погибшего девяносто лет назад на обороне Севастополя, и маленького ленинградского школьника, который погиб 'на защите родного города' и 'всей жизни которого' было тринадцать лет.

1941, ноябрь

КАКАО С ПРЯНИКАМИ

Пригород Ленинграда. Зима.

Хоть и сильно морозит, а все-таки день по-праздничному веселый, солнечный, хрустально-прозрачный.

В такой день - раздолье ребятам. С утра натачивали они сегодня свои 'снегурочки' и 'нурмисы', готовили салазки и лыжи... Но, пользуясь этой прозрачной погодой и весенней голубизной неба, налетели на город вражеские бомбардировщики, и ребят - против их воли, конечно, - загнали в холодные, полутемные убежища, в доморощенные окопчики и щели-укрытия.

Полтора часа, пока шел над городом воздушный бой, томились они в этой полуразрушенной щели, промерзли, проголодались, отсидели (и отстояли) ноги.

Самые непоседливые из них, те, что стояли поближе к выходу, поминутно выглядывали наружу, их загоняли обратно, но через минуту они опять высовывали оттуда свои сморщенные от мороза и от любопытства носы, поэтому в укрытии постоянно знали о том, что происходит в воздухе.

Наконец последний вражеский 'мессер', нагоняемый тройкой наших истребителей, пошел наутек. В укрытии об этом тотчас стало известно, и, хотя отбой еще не был дан, ребята не выдержали и веселой гурьбой высыпали из своей темницы наружу.

Делая отчаянные виражи, припадая на одно крыло и прерывисто гудя подбитым мотором, 'мессершмитт' уходит в сторону финской границы. Он уже далеко, до него не достать и зениткам, но что за дело до этого ребятам?

Снежки, улюлюканье, свист, льдинки, шапки, бранные слова - все это летит вдогонку вражеской машине.

- Дю-у-у! - кричат ребята, выделывая на снегу самые невероятные движения, вызывающие в памяти иллюстрации к Куперу и воинственные танцы диких.

- Дю-у-у-у! - заливаются они.

- Дю-дю!

- О-го-го!..