'Убей меня, давай. Убей меня. Убей меня. Убей меня. Убей меня'.

- Это должно быть круто, - говорит Тайлер. - Представь себе: ты на вершине величайшего здания мира, всё здание захвачено Проектом 'Вывих'. Дым вьётся из окон. Столы падают на толпу зевак на улице. Настоящая опера смерти, вот чего ты достоин.

Я говорю: 'Нет. Ты попользовал меня достаточно'.

- Если ты не будешь сотрудничать, мы пойдём за Марлой.

Я говорю: 'куда идти?'

- Сейчас вылезай на хуй из постели, - сказал Тайлер, - и засовывай свою задницу в эту ёбаную машину.

И вот мы с Тайлером на вершине здания 'Паркер-Моррис' с пистолетом, торчащим у меня во рту.

Пошёл отсчёт наших последних десяти минут.

Здания 'Паркер-Моррис' не будет здесь через десять минут. Я знаю это, потому что Тайлер знает это.

Ствол пистолета давит в заднюю стенку моей глотки, Тайлер говорит:

- На самом деле мы не умрём.

Я прижимаю ствол языком к уцелевшей щеке и говорю: 'Тайлер, ты говоришь о вампирах'.

Пошёл отсчёт наших последних восьми минут.

Пистолет просто на случай, если полицейские вертолёты будут здесь раньше.

С точки зрения бога это выглядит как один человек, засунувший пистолет себе самому в рот, но это у Тайлера в руке пистолет и это моя жизнь.

Ты берёшь 98-процентную дистиллированную азотную кислоту и смешиваешь её в пропорции один к трём с серной кислотой.

Ты получаешь нитроглицерин.

Семь минут.

Смешай нитро с опилками и ты получишь отличную пластиковую взрывчатку. Многие космические обезьянки пропитывают нитроглицерином вату и добавляют нюхательную соль в качестве сульфата. Это тоже работает. Некоторые обезьянки используют парафин, смешанный с нитро. С парафином у меня никогда-никогда не получалось.

Четыре минуты.

Мы с Тайлером на краю крыши, пистолет у меня во рту, и мне интересно, насколько он чистый.

Три минуты.

А потом кто-то кричит.

- Подожди, - и это Марла идёт к нам через крышу.

Марла идёт ко мне, только ко мне, потому что Тайлер исчез. Пух. Тайлер моя галлюцинация, а не её. Быстро, словно карточный фокус, Тайлер растворился. И сейчас я просто один человек, держащий пистолет у себя во рту.

- Мы шли за тобой, - кричит Марла. - Все члены группы поддержки. Ты не должен это делать. Опусти пистолет.

Позади Марлы весь народ из рака желудка, мозговых паразитов, меланомы, туберкулёзники идут, ковыляют, едут в инвалидных креслах ко мне.

Они говорят:

- Подожди.

Холодный ветер приносит ко мне голоса, говорящие:

- Остановись.

И:

- Мы можем помочь тебе.

- Позволь нам помочь тебе.

Сквозь небо раздаётся вуп вуп вуп полицейских вертолётов.

Я кричу: 'Уходите. Уносите отсюда ноги. Это здание сейчас взорвётся'.

Марла кричит:

- Мы знаем.

Это типа совершенно уникальный момент для меня.

'Я не убиваю себя, - кричу я. - Я убиваю Тайлера'.

Я - крутые яйца Джо.

Я помню всё.

- Это не любовь, или что-то в этом роде, - орёт Марла, - но мне кажется, что ты мне тоже нравишься.

Одна минута.

Марле нравится Тайлер.

- Нет, мне нравишься ты, - орёт Марла. - Я знаю разницу.

И ничего.

Ничто не взорвалось.

Ствол пистолета прижат к моей уцелевшей щеке, и я говорю: 'Тайлер, ты смешал нитро с парафином, не так ли'.

С парафином никогда ни получается.

Я должен сделать это.

Полицейские вертолёты.

И я спускаю курок.

30.

В доме моего отца много квартир.

Конечно, когда я спустил курок, я умер.

Лжец.

И Тайлер умер.

С полицейскими вертолётами, говорящими в мегафоны, Марлой и всеми ребятами с группы поддержки, которые не могли спасти себя, со всеми ними, пытающимися спасти меня, я должен был спустить курок.

Это было лучше, чем настоящая жизнь.

И твой единственный совершенный момент не будет длиться вечно.

На небесах всё белое на белом.

Фальшивка.

На небесах всё тихо, подбитая резиной обувь.

На небесах я могу спать.

Люди пишут мне на небеса и говорят, что меня помнят. Что я - их герой. Мне станет лучше.

Ангелы здесь по типу ветхого завета, легионы и лейтенанты, силы небесные, работающие по сменам, дни, пересменки. Кладбище. Они приносят тебе еду на подносе с бумажным стаканчиком лекарств. Игрушечный набор 'Долина Собак'.

Я видел Бога по другую сторону длинного стола орехового дерева, со всеми его дипломами, висящими на стене над ним, и Бог спросил меня:

- Зачем?

Зачем я вызвал столько боли?

Я что, не представлял себе, что каждый из нас - это замечательная неповторимая снежинка со специальной неповторимой специальностью?

Разве я не вижу, что все мы - заявления любви?

Я смотрю на Бога за его столом, записывающем что-то у себя в блокноте, но Бог неверно всё это видит.

Мы не есть особенные.

Но мы и не есть хлам и мусор мира.

Мы просто есть.

Мы просто есть, и что происходит - просто происходит.

И Бог говорит:

- Нет, это не так.