Но Шубников не залез на столб и не дал черных обетов.

Как-то вечером они мирно прогуливались с Бурлакиным бывшим Ярославским шоссе, а ныне проспектом Мира, возле Дома обуви. Бурлакин молчал, а Шубников иногда произносил одни и те же слова: 'Нет, я думаю об этом, но этого я не желаю'. Или: 'И этого я не желаю'. Страсти сминали душу Шубникова.

И вдруг Шубников сказал:

- А вот чурчхелу я бы сейчас съел. Можно и не из грецких орехов. Можно и из фундука. Но в виноградном соке.

Бурлакин поглядел на приятеля с удивлением. Откуда было взяться чурчхеле возле Дома обуви с гуталинами и шнурками? Но они свернули за угол дома и на асфальтовых тропах, ведущих к Ярославскому колхозному рынку, увидели двух смуглых женщин в цветных одеяниях, то ли цыганок, то ли дочерей Кавказа.

- Чурчхела! Чурчхела! Берите, красавцы! - зазывали они. - Подарок солнца и гор! И на пенсии будете жить сто лет!

Шубников бросился к хозяйкам чурчхелы, все свои сегодняшние деньги отдал им.

- Куда столько? - удивился Бурлакин.

- Раздадим детям! - шумно ответил Шубников. - И сами съедим! Что я говорил! Пришел и на нашу улицу... Мчимся домой!

На бегу он роздал детям почти все кавказские лакомства, в лифте чуть ли не прыгал от нетерпения, дверь в квартиру готов был высадить плечом, ворвался в ванную. Ротан Мардарий сидел в ванне, широко растянув глаза, ковырял в зубах ржавым гвоздем.

- Ну! Видишь! - торжествуя, обратился Шубников к Бурлакину. - Вот тебе и верни пай! А мы еще опасались аптекаря!

Бурлакин пожал плечами: при чем тут Михаил-то Никифорович?

27

Ни о каких опасениях Шубникова Михаил Никифорович не догадывался.

'А ты вроде поправился', - говорили Михаилу Никифоровичу знакомые при встречах. Иные выражались грубее: 'Ба! Да ты отъелся!' Михаил Никифорович в смущении оправдывался: 'Сейчас в аптеке жизнь спокойная...' А ведь действительно отъелся.

Краткий, искаженный рассказ донесся до Михаила Никифоровича о представлении на Останкинском пруду. Плавала мелкая рыба, и ее дергали веревкой. Но мало ли какие фокусы с животными могли затеять Шубников и Бурлакин. Михаил Никифорович не удивился бы, если бы услышал, что Шубников с Бурлакиным в парке возле бильярдной устраивают на деньги битвы короедов или скачки бытовых муравьев.

Потом ему рассказали о губной гармонике. Теперь в Останкине все более склонялись к тому, что рыба играла (или даже напевала) сверхнебесное: 'Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе...' И это известие мало тронуло Михаила Никифоровича. Но однажды певунья Любовь Николаевна, хлопоча на кухне - были принесены в дом баклажаны, - тихонько, скромно так начала: '...и снится нам не рокот космодрома'; далее пошла 'трава у дома' и прочее. Михаила Никифоровича будто что-то насторожило. Или разочаровало.

- Любовь Николаевна, - сказал он, - разве имеет отношение ваша песня к баклажанам? И эти дрова у дома или трава у дома?

- На первое, - сказала Любовь Николаевна, продолжая резать баклажаны, будет сегодня наманганская шурпа с горохом.

- Это хорошо, - кивнул Михаил Никифорович. Но и отступать он не хотел. - Даже и не думал, что вам на душу может лечь такая расхожая песня. Уж если рыбу заставили выучить ее, то...

- Михаил Никифорович, - мягко сказала Любовь Николаевна, - я ведь уже не пою про иллюминаторы. Эта песня не моя. Но она сейчас из всех щелей лезет, вот и в меня вползла...

- Ладно, - начал все же отступать Михаил Никифорович, - пойте что хотите. Меня лишь удивило, что вот вы и рыба...

- Михаил Никифорович, - покачала головой Любовь Николаевна, - у нас сегодня не рыбный день.

Она и улыбнулась Михаилу Никифоровичу, но в улыбке ее словно была решительная просьба не касаться ими же самими отодвинутых вдаль тем. Конечно же, она знала о рыбе Шубникова, как знала и о многом другом, Михаилу Никифоровичу неведомом, и это он должен был держать в голове, а Михаил Никифорович теперь позволял себе быть забывчивым.

И тут Михаил Никифорович отправился в прихожую, надел куртку.

- Куда же вы, Михаил Никифорович, ведь обед! - удивилась Любовь Николаевна. - И в аптеку вам к трем.

- У меня дела, - пробурчал Михаил Никифорович. - И я не голоден.

И, не дожидаясь уговоров, упреков или досад Любови Николаевны, он вышел из квартиры.

Часа полтора он мог провести в прогулках по Останкину или в разговорах с приятелями. Должен заметить, что запахи кухни возбудили в Михаиле Никифоровиче чрезвычайный аппетит. Подумав, он забрел в пивной автомат на Королева. Михаилу Никифоровичу обрадовались, его давно не видели с кружкой в руке, такой он стал домосед. Охотно оделили его новостями, в особенности про ротана Мардария. Естественно, наиболее осведомленными оказались люди, в Мардариев день к пруду не попавшие. Их сведения были самыми живописными и достоверными. И выходило, что Шубников и Бурлакин с помощью насоса с ножной педалью для пляжных матрацев раздули ротана чуть ли не до размеров дирижабля, чью громадину искал во льдах летчик Чухновский. Все еще спорили о музыке. Говорили даже о переложении для губной гармоники Шюблеровского хорала Баха. Свидетель же и слушатель финансист Моховский вдруг стал уверять, что в тот день воздух Останкина был облагорожен звуками арфы. И будто бы не из пруда они восходили к небу, а, напротив, из-под облаков ниспадали на останкинских жителей. Однако о благородном вспоминали меньше, чем о низменном. Зверь ненасытный виделся в дрессированной Шубниковым и Бурлакиным рыбе. Не в стоячем бы пруду ему следовало пролеживать бока, а служить при городской свалке на станции Бирюлево- Товарная. Обсуждалось и бегство Шубникова и Бурлакина с рыбой под мышкой. Настораживала тихая, будто иноческая жизнь воспитателей ротана в последние дни. ('И дядя Валя стал совсем тих', - говорили и показывали на стоявшего в автомате Валентина Федоровича Зотова.)

- О! - сказал явившийся к людям мрачный водитель Лапшин и ткнул в сторону Михаила Никифоровича пальцем. - Говорят, ты рыбами торгуешь?

- Дуб ты все же, Коля, хоть у тебя и генералиссимус на ветровом стекле, - сказал таксист Тарабанько. - Это не он, а Игорь Борисович Каштанов. Это он пай продал.

- Слушай, Михаил Никифорович, - спросил инженер по электричеству Лесков, - ночуешь ты на раскладушке в ванной?

- Я никогда не интересовался, - хмуро сказал Михаил Никифорович, особенностями твоих ночлегов.

- Поинтересовался бы. Я бы ответил. На раскладушке так на раскладушке. В ванной так в ванной. А тут дело касается всего Останкина. И многие желают прояснений.

- Ну хорошо, - сказал Михаил Никифорович. - На раскладушке. В ванной.

- Да я бы на твоем месте!.. - вскипел Лапшин. - Да я бы эту!..

- Коля, это не ты, - поинтересовался инженер Лесков, - расширял туалет для своей жены?

- Ну и что! - возмутился Лапшин. - Моя-то стоит того!

- Вы бы какие другие темы затронули, - мирно сказал стоявший поблизости дядя Валя.

- Михаил Никифорович, ты - на раскладушке. А ротан играет на губной гармонике, - сказал Лесков. - Но надо ли нам это?

- Что вам надо, а что не надо, - сказал Михаил Никифорович, - в этом вы сами разбирайтесь. И разрешите откланяться...

Однако не сразу Михаила Никифоровича пропустили к выходу. Охотников побеседовать с ним нашлось множество. Снова вспоминали и рыбу и арфу в поднебесьях. Что же волноваться, говорил Михаил Никифорович, если звучала арфа. На арфах играют благородные женщины. И ухоженные. В перстнях и браслетах. На сожаления по поводу раскладушки Михаил Никифорович отвечал уклончиво, он и так ввел публику в заблуждение. Вовсе не каждый раз он ночевал на раскладушке в ванной. Находилось место и в комнате, о чем еще сегодня утром Михаил Никифорович не жалел.

При этом порой на раскладушку и в ванную Михаил Никифорович, придумывая поводы, удалялся сам. Любовь Николаевна оказалась существом пылким, бурным, нередко и неутомимым. Нельзя сказать, что