эльф так разговаривал с драконом. Но, подумав немного, понял, что Блёдхгарм, должно быть, нарочно так вел себя, желая растормошить Глаэдра, вытащить дракона из его скорлупы, привлечь его внимание к проблемам реального мира, не дать ему вновь погрузиться в пучину своего горя. И, поняв это, Эрагон восхитился мужеством эльфа, хотя в глубине души ему все же казалось, что столь оскорбительная манера вести себя — это отнюдь не самый лучший подход к Глаэдру. И уж точно не самый безопасный.
А в душе старого дракона сверкали громы и молнии, мысли его так и метались, и он хватался то за одну, то за другую, а потом прорычал тоже на древнем языке:
«Ты перешел все границы, эльф! Не тебе судить мои действия. Тебе даже отчасти не дано понять,
Блёдхгарм снова обнажил клыки и зашипел, но в лице его Эрагон заметил нечто, похожее на удовлетворение. Однако, к его ужасу, эльф продолжал наступать:
«В таком случае и ты не обвиняй нас в том, что нам не удалось должным образом подготовить Эрагона, ибо за это должен нести ответственность ты, Старейший, а вовсе не мы. Весь наш народ вместе с тобой оплакивает гибель Оромиса, все мы сочувствуем твоему безмерному горю, но ты не можешь ожидать от нас жалости и особого снисхождения к твоим переживаниям, когда мы вступили в войну с самым страшным, смертельным нашим врагом — с тем, кто уничтожил почти всех представителей твоего народа и убил твоего Всадника!»
Теперь ярость Глаэдра напоминала извержение вулкана. Черная, ужасная, ярость эта билась о сознание Эрагона с такой силой, что, казалось, внутри у него сейчас все треснет и развалится, и душа его трепетала, точно жалкий парус на ураганном ветру. Случайно глянув на противоположный край поля, он заметил группу варденов, которые, побросав на землю оружие, стиснули руками виски, морщась от невыносимой головной боли.
«Жалость, снисхождение?!» — проревел Глаэдр. Казалось, он с трудом выталкивает из себя каждое слово, и каждое его слово звучало, как приговор судьбы. И Эрагон чувствовал, что где-то в глубинах души дракона зарождается нечто ужасное, и, если дать этому ужасному зародышу созреть, это может стать причиной множества печалей и сожалений.
И тут заговорила Сапфира. Ее мысли легко, точно вошедший в воду нож, пресекли бушующие страсти Глаэдра.
«Учитель, — сказала она, — я все это время тревожилась о тебе. Приятно узнать, что ты снова крепок и здоров душою. Никто из нас не может сравниться с тобой в мудрости и могуществе, и поверь: нам очень нужна твоя помощь. Без тебя мы не можем даже надеяться на победу над Гальбаториксом и Империей».
Глаэдр что-то грозно прогрохотал, но не стал прерывать Сапфиру презрительными замечаниями или оскорблениями, не отказался ее слушать. Похоже, ее лесть доставляла ему удовольствие, хотя и весьма незначительное. В конце концов, решил Эрагон, если драконы на что-то и могут клюнуть, так точно на лесть, и кто-кто, а Сапфира это знает отлично.
Не умолкая и не давая Глаэдру времени на ответ, Сапфира продолжала:
«Поскольку ты больше уже не можешь пользоваться своими крыльями, позволь мне предложить тебе свои — в замену. Воздух спокоен, небо чисто, и было бы так приятно полетать высоко над землею, выше, чем осмеливаются летать даже орлы. После столь долгого заключения внутри Элдунари ты должен постараться оставить в прошлом все тяжкие размышления и снова ощутить, как прекрасно парить в восходящих потоках воздуха».
Черная буря в душе Глаэдра немного утихла, но все еще была достаточно мощной и грозной, готовой в любую минуту вскипеть с новой силой.
«Это… было бы приятно».
«В таком случае мы полетим вместе. Но вот еще что, учитель…»
«Да, я слушаю тебя, малышка».
«Сперва мне нужно кое о чем тебя спросить».
«Ну, так спрашивай».
«Ты поможешь Эрагону овладеть истинным мастерством фехтования? И можешь ли ты ему в этом помочь? Он не так хорошо владеет мечом, как ему следовало бы, а я вовсе не хочу потерять своего Всадника».
Все это время Сапфира говорила с большим достоинством, однако была в ее голосе и некая молящая нотка, и, слушая ее, Эрагон чувствовал в горле колючий комок.
Грозовые тучи в душе Глаэдра развеялись сами собой, и там осталось лишь бескрайнее серое и пустое пространство, показавшееся Эрагону невыразимо печальным. По краю этого пространства — памяти дракона — двигались странные, едва различимые фигуры, похожие на сгорбленные старинные памятники, и Эрагон чувствовал, что ему совсем не хотелось бы встретиться с этими «памятниками».
«Хорошо, — сказал наконец Глаэдр, — я сделаю для твоего Всадника, Сапфира, все, что в моих силах. Но после того, как с уроками фехтования будет покончено, он должен позволить мне учить его тому, что я считаю нужным».
«Договорились», — тут же ответила Сапфира, и Эрагон заметил, что Арья и остальные эльфы вздохнули с облегчением; похоже, не только он, но и они все это время от волнения задерживали дыхание.
Эрагону на время пришлось прервать мысленную связь с Глаэдром, потому что к нему настойчиво обращалась Трианна и еще несколько заклинателей, примкнувших к варденам, и все они спрашивали: что это было такое? Отчего их души и мысли терзало и рвало в клочья нечто непонятное? Отчего все люди и животные в лагере ведут себя как пришибленные? Собственно, от лица всех говорила одна Трианна:
«Ответь, Губитель Шейдов, на нас готовит атаку Торн или Шрюкн? Что это было такое?»
Трианна была в такой панике, что это подействовало и на Эрагона: ему вдруг тоже захотелось бросить на землю свой щит и меч и где-нибудь спрятаться.
«Нет никакой атаки, все хорошо, — попытался он успокоить Трианну. Существование Глаэдра было тайной для большей части варденов, включая Трианну и подчинявшихся ей заклинателей, и Эрагону очень хотелось эту тайну сохранить, чтобы ни словечка о золотистом драконе не достигло ушей шпионов Гальбаторикса. Однако лгать, пребывая в контакте с чужим разумом, было чрезвычайно сложно. Практически невозможно не думать о том, что ты как раз и хочешь скрыть от своего мысленного собеседника. Эрагон постарался как можно быстрее завершить этот разговор, объяснив случившееся так: — Просто я под руководством эльфов практиковался в магии, но вышло не слишком удачно. Я потом тебе объясню, но уверяю тебя: беспокоиться совершенно не о чем».
Он не сомневался, что Трианне его слов было не достаточно, и вряд ли ему удалось убедить заклинателей, что все в порядке. Однако они не посмели требовать от него более подробных объяснений и, попрощавшись, прервали с ним мысленную связь.
Арья, должно быть, заметила, как изменилось выражение его лица, потому что сразу подошла к нему и тихо спросила:
— Что-то случилось?
— Нет, все нормально, — так же тихо ответил Эрагон и кивнул в сторону воинов, подбиравших с земли брошенное оружие. — Мне просто потом придется ответить им на некоторые вопросы.
— Ах так? Но ты не сказал им…
— Конечно нет!
«Вернемся к прерванному разговору!» — прогрохотал у обоих в ушах голос Глаэдра. Эрагон и Арья тут же разошлись в разные стороны и вновь включились в мысленную дискуссию с золотистым драконом.
Понимая, что, возможно, совершает ошибку, но все же не в силах сдержаться, Эрагон спросил:
«Учитель, ты действительно можешь научить меня тому, что мне знать необходимо, еще до того, как мы достигнем Урубаена? Ведь у нас так мало времени, и я…»
«Я могу начать прямо сейчас, если ты внимательно будешь меня слушать, — сказал Глаэдр. — Внимательно, гораздо внимательнее, чем прежде. И беспрекословно мне подчиняться».
«Я готов и слушаю тебя, учитель».
