Но я-то все вижу! Большинство старается держаться подальше от передних рядов, они и в сражение не вступают, пока противник их в угол не загонит. Или возьмут и начнут руками размахи­вать да шуметь, а на самом деле и не думают сражаться!

Катрина была потрясена.

— Не может быть! Они что, трусы?

— Не знаю я… Знаешь, по-моему, они просто не могут заставить себя посмотреть в лицо тому, кого им придется убить, а вот убить солдата, который повернулся к ним спи­ной, для них сущий пустяк. Вот они и ждут, пока другие сделают то, чего сами они не могут. Ждут, когда другие, та­кие, например, как я, действовать начнут.

— А как ты думаешь, у Гальбаторикса люди тоже не­охотно в бой идут?

Роран пожал плечами:

— Возможно. С другой стороны, у них и выбора-то нет. Разве могут они не подчиниться Гальбаториксу? Если он прикажет им сражаться, так они и будут сражаться.

— Насуада могла бы тоже приказать варденам! Взяла бы да заставила своих магов чары навести, чтобы никто из варденов не смел своим долгом пренебрегать!

— Тогда какая же разница будет между нею и Гальбаториксом? Нет уж, никто из варденов на это не согласится.

Катрина перестала стирать, подошла к мужу, поцелова­ла его в лоб и прошептала:

— Я так рада, что ты такой! Что ты… способен делать то, что делаешь!

И, вернувшись к своему корыту, она принялась отсти­рывать очередную порцию грязных, пропитавшихся кро­вью бинтов. Через некоторое время она сказала:

— А знаешь, я что-то нехорошее почувствовала — че­рез кольцо… и подумала: с тобой, наверно, какая-то беда случилась.

— Я же был в самой гуще схватки — ничего удивительно­го. Ты каждую минуту могла нечто подобное почувствовать.

Катрина помолчала, не вынимая рук из воды и глядя на Рорана.

Но раньше я почему-то ничего подобного не чувствовала…

Роран промолчал и допил пиво; ему хотелось оттянуть неизбежное объяснение, хотелось пощадить жену, не рас­сказывать ей о своих злоключениях в крепости, но было совершенно очевидно, что она не успокоится, пока не узна­ет правду. А попытки убедить ее, что все в порядке, лишь приведут к тому, что она станет воображать себе куда бо­лее страшные вещи, а не то, что было на самом деле. Да и бессмысленно скрывать что-либо от нее — все равно ведь подробности любого сражения вскоре становятся извест­ны всему лагерю.

И Роран рассказал ей все. Правда, без особых под­робностей и постаравшись описать обрушение стены, просто как некое незначительное препятствие, а не со­бытие, чуть не закончившееся его смертью. И все же оказалось довольно сложно описывать это словами; Роран то и дело останавливался, сбивался, а когда на­конец закончил, то еще долго молчал, взбудораженный воспоминаниями.

— По крайней мере, ты не ранен, — вздохнула Катрина.

Он поковырял трещинку на горлышке пивной кружки.

— Нет, не ранен.

Она вдруг перестала стирать и посмотрела на него в упор:

— Значит, ты раньше сталкивался с куда большей опасностью?

— Да… наверное.

И она мягко, точно ребенка, упрекнула его:

— Так что же ты теперь-то не договариваешь? Ты же знаешь: нет ничего настолько ужасного, о чем ты не мог бы рассказать мне.

Роран снова поковырял трещинку на горлышке кружки и так нажал ногтем, что расшатавшийся кусочек вылетел. Он несколько раз провел пальцем по острой зазубрине и признался:

— Знаешь, я думал, что мне конец, когда эта стена на нас рухнула.

— Любой на твоем месте так подумал бы.

— Да. но дело в том. что в тот момент я ничуть и не вoзpa­жал умереть. — Он грустно посмотрел на нее. — Неужели ты не понимаешь? Я ведь сдался, Катрина! Когда я понял, что мне не спастись, я принял эту мысль, точно кроткий ягне­нок. которого ведут на заклание, и я… — Не в силах про­должать, он уронил кружку и закрыл руками лицо. В горле у него стоял тугой колючий ком, не давая нормально ды­шать. А потом плеча его легко коснулись пальцы Катри­ны. — Я сдался, сдался! — в ярости прорычал он. полный отвращения к самому себе. — Я просто перестал бороться… Бороться за тебя… за нашего ребенка…

— Он умолк, словно захлебнувшись словами.

— Ш-ш-ш, тише, — прошептала она.

— Я никогда раньше не сдавался. Ни разу… Даже когда тебя похитили раззаки.

— Я знаю, что ты никогда не сдавался и не сдашься.

— Но этой войне должен быть положен конец! Невоз­можно. чтобы и дальше так продолжалось… Я не могу… Я… — Он поднял голову и в ужасе увидел, что Катрина вот-вот разрыдается. Он встал, обнял ее и крепко прижал к себе. — Прости меня, — прошептал он. — Прости. Прости. Прости… Этого больше не случится. Никогда. Обещаю.

— Это меня совершенно не волнует, — сказала она, и го­лос ее прозвучал глухо, потому что лицом она уткнулась ему в плечо.

Отчего-то эти слова больно укололи Рорана.

— Я понимаю, что проявил слабость, но мое обещание должно же что-то для тебя значить?

— Я совсем не это имела в виду! — воскликнула она, вы­рвалась из его объятии и укоризненно на него посмотре­ла. — Иногда ты бываешь удивительно глуп, Роран.

Он усмехнулся:

— Я знаю.

Она снова обняла его:

— Я бы все равно не стала хуже о тебе думать, что бы ты ни чувствовал, когда обрушилась та стена. Значение име­ет только одно: ты по-прежнему жив… И потом, когда эта стена упала, ты ведь не мог сам ничего сделать, верно? — Он молча покачал головой. — Тогда тебе нечего стыдиться. Вот если бы ты мог предотвратить ее падение, но не сделал бы этого или попросту сбежал бы — но ты ведь ничего тако­го не сделал! — вот тогда я, наверно, и впрямь перестала бы тебя уважать. Но ты сделал все, что в твоих силах, а когда ничего больше сделать не смог, то смирился со своей судь­бой, а не стал бессмысленно восставать против нее. Это мудрость, Роран, а вовсе не слабость.

Он наклонился и поцеловал ее в лоб.

— Спасибо тебе.

— Не за что. Насколько мне известно, мой муж — са­мый храбрый, самый сильный, самый добрый человек в Алагейзии.

На этот раз он поцеловал ее в губы. И она рассмеялась, точно разрешая этим коротким смешком внезапно возник­шее напряжение, и они еще долго стояли в обнимку, чуть покачиваясь и будто танцуя в такт какой-то мелодии, кото­рая была слышна лишь им одним.

Потом Катрина шутливо оттолкнула мужа и отпра­вилась к своему корыту, а он снова уселся на тот же пе­нек, впервые после этой битвы чувствуя себя спокойным и счастливым, несмотря на все свои болезненные раны и ушибы.

Глядя, как мимо проходят люди, а изредка и гномы или ургалы и обсуждают свои ранения и состояние своего оружия и доспехов, Роран пытался понять, каково общее настроение варденов, но особых выводов ему сделать не удалось; было ясно одно: всем, кроме, пожалуй, ургалов, необходимо хорошенько выспаться и поесть, и все, вклю­чая ургалов — и особенно ургалы, — нуждаются в тщатель­ном мытье с головы до ног и желательно с помощью жест­кой щетки из свиной щетины и далеко не одного ведра горячей воды.

Посматривал Роран и на Катрину. Он видел, что, не­смотря на постоянную занятость, ее веселый нрав слов­но погас, сменившись почти постоянным раздражением и тревогой. Она упорно старалась отстирать эти прокля­тые бинты, но особого успеха это не приносило, и она все сильней хмурила брови, а