поделиться с кем-то своими мыслями. Почему бы не со мной?

Она грустно улыбнулась и пожала плечами:

— Не знаю, Гарри. Это достаточно банальная история. Все дело в том, что я многие годы пыталась забыть о ней, но так ничего и не получилось.

Он нахмурился и задумчиво посмотрел на нее.

— Если хочешь знать, у меня такое ощущение, словно я вообще не существовала до тех пор, пока не придумала себе новую жизнь. — Она остановилась, долго молчала. А потом вдруг стала рассказывать о своем детстве, о грубом отце-алкоголике, о пораженной глубочайшей депрессией матери и о том, как они бросили все на свете и отправились куда глаза глядят, остановившись в небольшом городке Голдене.

— Какой-то паршивый городишко! — в сердцах воскликнула мать, когда они ехали по пустынным улочкам Голдена в забитом пожитками старом автомобиле. И она была права. Городишко действительно был паршивым, почти безлюдным и совершенно невзрачным. Собственно говоря, там была лишь одна длинная улица, вдоль которой стояли покосившиеся от времени серые деревянные домики. Разумеется, там был свой центр, состоявший из небольшой площади, запущенного парка, памятника ветеранам всех войн, местной почты и достаточно большого супермаркета.

Мэл до сих пор не могла найти слов, чтобы описать то чудовищное одиночество, которое испытала в Голдене. Единственным близким человеком оставалась ее мать, да и то лишь потому, что жили они под одной крышей.

Мать вообще никогда и ни о чем не заботилась и жила какой-то отстраненной и безразличной жизнью. И это досаждало Мэри больше всего. Она часто лежала на старом виниловом диване, с ужасом думая, что если вдруг умрет, то никто и слезинки по ней не прольет. В такие моменты она по-прежнему ощущала себя полным ничтожеством, маленькой букашкой, которая почему-то ползает по этой грешной земле и вызывает у окружающих только презрение.

Мэл всегда с ужасом вспоминала тот старый и грязный трейлер, в котором они обосновались с первого дня своей нелегкой жизни в Голдене.

Мать разместилась в дальней комнатушке, единственное окно которой так и не удалось открыть. А Мэри жила напротив. Украшением ее жилища был красный виниловый диван, на котором она провела все свое детство. Летом в трейлере было невыносимо жарко, а зимой столь же невыносимо холодно, и ничто не скрашивало их безрадостную жизнь.

Мать целыми днями сидела перед включенным телевизором и смотрела все подряд.

— Мама, — пыталась иногда увещевать ее Мэри, — ну хватит смотреть всякую дрянь. Уже очень поздно, а мне нужно хоть немного поспать.

Та закуривала очередную сигарету и смотрела на дочь затуманенным взглядом.

— Я смотрю телевизор, — повторяла она одну и ту же фразу.

Мать так и не нашла работу в этом городке. Они жили на социальное пособие, которое Мэри получала каждую неделю, и это всегда напоминало ей о своей нелегкой судьбе.

— А, это опять ты, — говорила, бывало, ей пожилая миссис Аврора Петерсон, выдававшая социальные пособия в здании местной администрации. Причем делала это с какой-то издевкой и каждый раз долго искала ее фамилию в своем огромном журнале. — Так, так, понятно, — недовольно ворчала она, словно расставалась со своими кровными деньгами.

Мэри всегда думала, что социальные пособия должны выдавать те люди, которые сами хоть когда- нибудь его получали. Только они могли быть более снисходительны к тем, кто оказался за чертой бедности.

— Когда же твоя бесстыжая мать удосужится найти работу и перестанет требовать помощи от налогоплательщиков? — каждый раз выговаривала ей миссис Петерсон.

Сгорая от стыда и унижения, Мэри плелась в другой конец города, в магазин, где она отоваривала талоны. Обычно она получала небольшой набор продуктов, состоявший из маргарина, кукурузных хлопьев, молока, сыра, дешевой вареной колбасы и нескольких буханок уже нарезанного хлеба. Иногда они позволяли себе немного кофе и пару фунтов дешевого мяса, но это было только по большим праздникам. Потом Мэри шла домой, а по пути покупала пару пакетов картошки, без которой прожить им было практически невозможно.

Мать все реже и реже покидала старый трейлер, каждый день требуя от дочери по пачке сигарет. Мэри пыталась убедить ее, что не стоит курить так много, но та только отмахивалась. А когда сигареты неожиданно кончались, она просто сходила с ума и устраивала жуткие скандалы. Если же ее не оказывалось дома, это означало, что она пребывает в состоянии крайней депрессии. И тогда Мэри бегала по берегу моря, разыскивая мать.

А еще она помнила свой первый день в новой школе.

Учительница втолкнула ее в класс, где на нее уставились тридцать пар детских глаз. Увидев новенькую, все дружно захихикали и стали шушукаться. А она стояла перед ними в старом платьице, с непричесанными волосами, в ужасных очках с толстыми стеклами. В ту же секунду по классу прошел шепот: «Гадкий утенок». Учительница сделала вид, что не услышала.

— Дети, поздоровайтесь с Мэри Мэллори, — строго приказала она.

— Привет, Мэри! — крикнул кто-то, и все опять захихикали. С тех пор с ней никто не разговаривал, никто не дружил и вообще никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Так она и жила в своем замкнутом мире с постоянным ощущением ненужности. Она была просто пустым местом в этом Богом забытом городке, где даже мать, казалось, не замечала ее существования.

Мэл тряхнула головой, словно сбрасывая с себя невыносимо тяжелый груз воспоминаний, и посмотрела на притихшего Гарри. Тот смотрел на нее с глубокой симпатией и сочувствием.

— Знаешь, Гарри, я никому на свете не рассказывала о себе так много, как тебе. Конечно, надо бы сходить к психоаналитику, но я страшно боюсь этого. Мне почему-то кажется, что если я поведаю ему о своей прошлой жизни, то она снова вернется, и я снова стану той самой Мэри Мэллори, от которой убегала всю сознательную жизнь.

Гарри взял ее руки и нежно пожал их. Они были холодными, как ледышки, и такими же бледными, как ее бескровное лицо. Затем он неожиданно повернул их ладонями вверх и поцеловал.

— Ты была смелой и целеустремленной девочкой, Мэл, и в конце концов победила, — восхищенно проронил он. — Кстати, как тебе это удалось?

Она молча пожала плечами и какое-то время собиралась с мыслями.

— Ничего необычного, — наконец произнесла она, слабо улыбнувшись. — Я оказалась достаточно умной девочкой, схватывала все на лету, много работала, ночами просиживала за учебниками, хорошо закончила школу, получила грант и поступила в университет. Вот, собственно, и все.

Обычная история. — Она тяжело вздохнула, вероятно, вспомнив эти трудные годы учебы и работы. — Потом я закончила университет и… Впрочем, дальнейшее тебе хорошо известно… Гарри, — едва слышно прошептала она и положила голову ему на плечо. От него исходило такое приятное тепло, что даже голова кругом пошла. — Не уходи. Мне страшно. Гарри привлек Мэллори к себе.

— Тебе нечего опасаться, Мэл. Все нормально. Тебе ничто не угрожает. Твое прошлое уже давно позади. Прошлое тем и хорошо, что никогда не возвращается. Поверь мне, Мэл, все уже позади.

Она подняла голову и взглянула на него огромными голубыми глазами, словно пытаясь удостовериться в правдивости его слов.

— А вот остаться у тебя я, к сожалению, не могу, — продолжил Гарри с неизбывной грустью. — Очень неудачный момент для этого.

Мэл вцепилась в его руку и понуро повесила голову.

— Я знаю. Мне просто страшно оставаться дома одной. — Гарри провел пальцем по ее щеке:

— Все будет нормально. Вот увидишь, все будет хорошо. А я обещаю напоминать о себе как можно чаще.

Мэл грустно усмехнулась, шмыгнула покрасневшим от слез носом и прижалась к нему. Гарри не удержался и поцеловал ее, хотя и знал, что не следует этого делать. Во всяком случае, сейчас. Она потянулась к нему, прижалась всем телом и неожиданно ответила на его поцелуй. Он чуть не задохнулся. Ее губы действительно напоминали нежные лепестки фиалки. Затем он неожиданно отпрянул от нее, посмотрел ей в глаза и хитро усмехнулся.