улыбнется тебе очередная Марфенька. И через год, посуровевший и возмужавший, хотя и несколько бледный, вернешься ты к родителям – солдат и герой. И пусть Фронт не совсем настоящий, но героизм-то не поддельный, и боль самая натуральная, и ужас, когда комбат велит вставать в атаку, а там пули и смерть… Нет. Не нужны тут никакие страшилки.
Вороны, накружившись над рощей, с надсадным карканьем снова обсели церковную крышу. Вороны точно были не настоящие, потому что настоящие только сейчас возвращались бы с кормежки на заднем дворе какого-нибудь мясокомбината. Или где там кормятся тыловые вороны?
С фронтовой легендой о кровососах Озон познакомился просто и буднично. Даже слишком просто и буднично. В тот день брали высотку. На верхушке холма примостилась огневая точка – дот, откуда строчил вражеский пулемет. Бек, все еще надеявшийся на досрочный дембель, полез по склону и кинул гранату в щель. Беку вообще везло. Другого бы прошило очередью или задело осколками, а этому – хоть бы хны. Про Бека говорили, что смелого пуля боится, смелого штык не берет. А Озон думал, что такая настойчивая погоня за смертью просто не нравится старой даме с косой. Смерть, как любая женщина, ценит упорных, но избегает грубых лобовых атак.
Когда дым рассеялся, Озон, Бек, Михалыч и их лейтенант, Вереснев, полезли внутрь. «Колотушка» хорошо поработала – от солдат противника остались лишь кровавые ошметки тел и обрывки серо-зеленых мундиров. Сквозь дыру в бетоне, образовавшуюся на месте амбразуры, лился тусклый свет.
А потом раздался стон. Кто-то стонал в углу. Солдаты развернулись, вскинув винтовки. Среди бетонного крошева, наполовину скрытый щебенкой, лежал человек. Нет, не лежал, а подергивался, ритмично ударяясь затылком о припорошенные пылью обломки.
Как поступать с вражеским раненым, Озон не знал. Вроде были какие-то лагеря для военнопленных. По гололит-каналам такого не показывали. В любом случае надо было ему помочь… боль-то и на Фронте боль. Озон забросил винтовку за плечо и шагнул вперед, но тут что-то его толкнуло. Михалыч. Михалыч, отодвинув Озона, подошел к раненому и откинул полу шинели. Там, где обычно пряталась бутылка, блеснул металл. Длинный и широкий клинок – саперный тесак, понял Озон. Так же просто и буднично, как доставал бутыль с самогоном, Михалыч достал тесак, примерился и рубанул раненого по горлу. Тот захрипел. Хлынула темная кровь. Старослужащий, прихватив голову для удобства за волосы на макушке, с противным хеканьем рубанул еще раз. Озон закрыл глаза. Потом открыл. Ничего не изменилось, только Михалыч стоял теперь, выпрямившись и сжимая в левой руке свой жуткий трофей. Из разрубленной шеи падали тяжелые капли. Тело перестало дергаться.
Озон перевел взгляд на лейтенанта, потом на Бека. Вереснев морщился. Бек ухмылялся. Михалыч размахнулся и зашвырнул голову в угол, а потом пальцем поманил его, Озона. Парень подошел на негнущихся ногах. Михалыч пнул труп мыском ботинка.
– Смотри, Зёмка. На кровь смотри. Какая кровь?
Кровь и вправду была странная. Слишком густая и темная. С тесака она стекала медленно, неохотно, крупными ленивыми каплями.
– Ему осколками грудь порвало, а он еще дергался. Морда белая. Плюс кровища черная. Кровосос. Увидишь такого – сразу башку руби, иначе поздно будет.
Озон неуверенно оглянулся. Бек откровенно покрутил пальцем у виска и еще раз хмыкнул. Лейтенант развернулся спиной и пошел к распахнутой железной двери, сквозь которую в дот врывались редкие, почти прозрачные дымовые клубы.
«И как я об этом напишу маме?» – тупо подумал Озон, уже понимавший, что о сегодняшнем случае в своем еженедельном письме –
…Конечно, когда первый шок прошел, он спросил. Сначала у Вереснева, потому что подойти к бате не мог – ноги не слушались, как в том разбитом гранатой доте. Старший лейтенант, усталый человек лет тридцати, посмотрел на срочника хмуро. Сам он тянул уже второй срок по контракту и собирался на третий – какие-то там были у него долги. Хотя что за долги можно наделать в двадцать лет? За учебу? Или игорные, в лунных и марсианских казино? Непонятно.
Вереснев, скучливо поморщившись, достал из портсигара папиросу, постучал ею о ладонь, сунул в зубы и щелкнул зажигалкой. И только потом разъяснил:
– Это болезнь. У старослужащих.
Сказав это, поморщился, потому что и сам был явно не духом.
– Черт его знает, что там с мозгом творится, когда ты двадцать лет валяешься в стазисном гробу. Они немного другие. Верят во всякую херь. Черный танк. Прыгающую мину. В незапятнанных. И в кровососов. Я стараюсь им не мешать. А с тем солдатиком… смотри сам, до госпиталя мы бы его не дотащили. Оставить мучиться? Все равно бы пристрелить пришлось. А Михалыч сделал… Жестоко, конечно. Но сделал, что надо было сделать.
А Михалыч к Озону сам подошел. Вот так же плюхнулся рядом и сунул в руку бутылку. В тот день они рыли свежие окопы – отступили с только что захваченных позиций, и пришлось вновь укрепляться. Неподалеку на дне траншеи валялась саперная лопата в желтых комьях земли. Озон тревожно покосился на лопату, но бутылку принял.
– Хлебни, Зёмка, – простуженным голосом прохрипел батя. – Вижу же, как тебя колбасит.
Озон послушно отхлебнул. Пойло продрало глотку, и сразу стало теплей.
– Ты вот что, – сконфуженно, как показалось парню, продолжил Михалыч. – Ты не думай, не псих я. Знаю, что старлей меня в психах числит. Но тут долго пробыть надо, много грязи перетоптать, чтобы понять. Фронт – это тебе не Тыл. Здесь всякие вещи бывают…
– Черный танк? – решился Озон.
С самогонки быстро развозило, и он с трудом сдержал ухмылку.
– Прыгающая мина?
Михалыч гневно засопел.
– И да. И мина. Мину сам видел. Прыгает, сука, что твой кузнечик. Но мина – дура, тут главное на месте замереть. Она ж на движение реагирует. А кровососы умные. В последнее время, говорят, стали в стаи сбиваться. Слышал, года не то три, не то четыре назад разведвзвод под Охтицей полег? Их рук дело.
По плечам Озона, несмотря на жар от сливовицы, пробежала дрожь. Разведвзвод. Охтица. Шоу «Особист». Кривицкий. Но если часть рассказа Михалыча верна, это ведь не означает, что и остальное тоже?..
– Ты думаешь, почему тогда такой шум поднялся? Даже до Тыла что-то докатилось. Ну перерезали их и ладно. Через недельку вернулись бы все на Фронт, как новенькие, медальку бы там получили или выговор от начальства – это уже от рапорта зависит. Ан нет. Не вернулись. А почему? Да потому что все, все как один кровососами стали. А тот хрен, что их в болота послал, мужик с НГВ…
– Кривицкий, – тихо сказал Озон.
– Во. Кривицкий. Его чуть с канала не выперли, и с Фронта, и вообще. Ан нет, выкрутился. Особые обстоятельства. У них, особистов, все особое.
Старослужащий хотел рассмеяться, но поперхнулся и сердито закашлялся. Продышавшись, ухватил Озона за плечо, притянул к себе и прошипел ему прямо в ухо, дыша махоркой и перегаром:
– Главное в кровососах что? Не дай себя укусить. Тут у них все по-честному, как в кино. Укусит – станешь таким же чертом и кровь сосать начнешь. Так-то вот.
Отодвинувшись, Михалыч пристроил бутылку под шинель, неожиданно ловко вскочил на ноги и затопал дальше по окопу. Обернувшись, брякнул напоследок свое любимое:
– Так-то вот, Зёмка. Не хвост собачий перекусить.
Хотя кому и для чего бы понадобилось перекусывать собачий хвост?
Котелки выскребли дочиста. Закат над рощей догорел и подернулся пеплом. К притихшим срочникам и старослужащему подошел Вереснев, и Бек, мгновенно переключившись с одного привычного трека на другой, радостно возопил:
– Старлей, а старлей! Почему ты старлей, а не господин поручик?
Озон втайне завидовал счастливой наглости марсианина. Все дело было, видимо, в том, что Бек не верил во Фронт. Слишком не похоже на его жизнь в Тылу. Бек воспринимал все как поднадоевшую игру, и море ему было по колено. Взять хоть недавний случай с посылкой. Солдаты иногда получали посылки из
