Иду на почту, в Союз писателей, в библиотеку, в домоуправление — куда бы я ни шла по своим делам, несу картины в подарок. Может, за спиной и смеются, но потом я смотрю: висят мои святые. Это не иконы, конечно, просто картины святых. Спасителя не пишу, не смею...

Хоронили маму близкого друга, там был один старый приятель по университету. Сейчас — широкоизвестный ученый... Когда я упомянула, что надела на маму перед кончиной крестик, так он весь от гнева задрожал: зачем?! Религия — это, мол, от слабости, это костыль, это глупость, это лень, самому надо трудиться, сейчас столько возможностей. Вот он, например, ведет семинары по психотренингу, зарабатывает столько, что матери квартиру купил, сыну купил... Бога ради, я скорее отхожу, я такие разговоры не поддерживаю. Не скандалю, но и не слушаю. Когда Кальпиди читал на своем вечере про “целку римлянки Марии”, я уж свою сумку в руки взяла — хотела выйти, но народу столько — не протиснуться без шума, а с шумом ничего уже не хочу делать... В общем, похоронили мы маму друга, сидим за столом. Мой приятель, который всем квартиры купил, выпил и вдруг стал рассказывать про ужас, который пережил с сыном. Подозревали худшее, нужно было сделать две операции, он нашел лучшего профессора — в общем, сейчас все позади. Опускаю страшные подробности. Но тогда, выслушав их, перекрестившись на том месте, где все закончилось благополучно, я забыла, что для него вера — это “костыль”, и говорю: “Надо бы в церковь — свечку хоть поставить после всего этого”. — “А я уже жене дал денег — она во всех храмах поставила по свечке!” Вот так: как прижало, так забыл, что вера — это костыль, а как отпустило — снова эти гнусные гордые славословия самому себе. Но, кажется, я уже осуждаю... Не буду.

Иногда собственный муж меня останавливает: “Слушай, ты чего это все время крестишься, как бабушка Катя!” Но, может, лучше, когда я все время крещусь, чем если б все время врала, или все время волновалась и плакала, или... Мои предки крестились, и я крещусь...

Сны и те изменились. Даже во сне помню, что есть рай, что смертью все не кончается! Вот и дети — тоже... Даша видела сон, что нас всех хочет подорвать некий мужик: положил у ног взрывчатку, и — не убежать, не успеем. И я якобы им говорю: “Встретимся в раю!” Но тут Слава взрывчатку ногой тушит, и мы все живы...

Легче стало и бессонницы мои терпеть: лежишь — молишься, а не только “Евгения Онегина” читаешь, как раньше. Молишься-молишься, да и заснешь. Приснится страшный сон — проснешься, перекрестишься, прочтешь молитву, снова засыпаешь...

Смиряться порой трудно, но я придумала это делать письменно: писать люблю, и письменно легче смиряться, честное слово. Пишу: за грехи мои эта нищета, эти боли в почках, заслужила, значит. После иду в аптеку, а у меня гроши в кармане, наверняка знаю, что на них не купить дорогих почечных лекарств. Но! В аптеке лежит палин по четыре семьсот! Хотя он давно уже в шесть раз дороже. Откуда? А, говорят, в киоске завалялся по старой цене, вот берите. И беру!

Прочла в книге митрополита Вениамина (“Из того мира. Книга чудес и знамений”), что его мать по понедельникам держала пост — ради здоровья детей. И я решила тоже “понедельничать”. Так что? Казалось бы, безделка и кто нам милей детей наших?! А в первый понедельник забыла, во второй вспомнила после обеда, потом не было денег, и ела, что нашлось, а нашлось не постное, так долго все длилось, пока не догадалась, что бесы меня по понедельникам замутняют. Стала в воскресенье молиться и просить сил и памяти на понедельник. И только после этого стала “понедельничать”.

Муж говорит: не загордись своим христианством; в конце концов, говорит, кто сделал революцию? Верующие люди!

Да с чего загордиться-то, когда каждую минуту видишь свои грехи, а еще сколько их не видишь! Но они есть... То мысль дурная пришла, то позавидовала невольно, то... Счастье мое в том, что могу после этого сразу покаяться — и легче на душе.

Один журналист брал у меня интервью и задал традиционный вопрос: “Если б вам пришлось заново прожить свою жизнь, вы бы ее как прожили — так же, как было, или что-то изменили бы?”

Ну неужели так же! Да я бы с верой ее прожила, а не так, как было, — в сорок лет пришла к Богу только... С верой мы бы и Наташу приемную, может, смогли бы в люди вывести. Но ничего изменить нельзя, поэтому спасибо за то, что есть: за любовь к Нему, за страх перед Ним, за надежду на будущую жизнь души.

Пермь.