– В течение месяца… Галя, вот что, слушай: мы все обсудим, потом тебе позвоним.

Взяв таким образом передышку, мать алкоголика схватила сумки и побежала на рынок. Муж встрепенулся и стал размышлять, как ослабить давление жизни. То ли поправиться рюмкой, то ли супчиком горячим.

Жена в это время брела, отплевывалась от метели и бормотала:

– Алкоголик не лучше троцкиста! Оба хуже! Вместе записались в интернационал зла. – Она взмахивала двумя сумками, как курица крыльями. – У одного гордыня через алкоголизм выходит, а у другого – через троцкизм. Ах, вы меня не признали, так я вам всем покажу…

Не помня, как наполнились сумки, вся в поту, в снегу, с перекошенным от ледяного ветра лицом она ввалилась в детскую поликлинику, с мерзлым грохотом пробежала в холл, за шторку.

Дело в том, что за несколько лет до этого жена главного врача опасно заболела и дала обет открыть часовню, если выздоровеет. Вот и открыла.

Напротив часовни дверь была распахнута – там дежурил врач неотложки. Он посмотрел на эту разваленную на полкоридора женщину, которая с набитыми сумками сразу лезет к иконам. Снег могла бы отряхнуть! Где же уважение к святыням! Но уже привык, что так и лезут, без конца молятся за своих детей. Ошибок наделают, не закаляют, а потом осложнения!

Когда она оказалась дома и услышала, как сумки со стуком брякнулись на пол, муж приканчивал тарелку густого горячего супа.

– Как рано темнеет: включи свет! Знаешь, я тут насчитал, – говорил он в промежутках между ложками, – что закодировалось уже восемнадцать знакомых.

– Нашему заразе тоже давно уже пора. Я даже молиться за него не могу, так, деревянно как-то перед иконами отчиталась. – Но перекосы каким-то образом испарялись с ее лица.

А муж свое:

– Недопекин закодировался, Юрий закодировался, Перепонченко тоже, когда руки в сугробе чуть не отморозил.

– А букинист? Кодировался, но запил.

– Это один, а восемнадцать уже навсегда не пьют!

Завязался спор: навсегда или не навсегда. В результате через полчаса:

а) селедка протекла на хлеб,

б) слиплись вареники с капустой,

в) муж долго и безуспешно гонялся по квартире за женой, которая убегала с криком “Пост! Пост!”,

г) робко посеялся росток надежды высшего качества, то есть совершенно беспочвенной, на то, что сын излечится от алкоголизма.

А в это время Лена и Михалыч вошли в спальню, начали раздеваться, погасили свет… А что же дальше? Опять та самая проклятая неизвестность!

Тут еще не хватает костюмов и носов для родителей троцкиста и алкоголика, но так за них болит все, что если будем лишние три дня их проявлять, то вообще занеможем. А кому это нужно?

СЕМЕЙНЫЙ ПОРТРЕТ

Её мать

Не отпущу ее никуда! Собралась, поехала! Кругом крушения! Уже три крушения. От жары. Раньше рельсы-то короткие делали, а нынче чуть не по километру, стыки редко. Вот они и гнутся от жары, как доски, их вспучивает горбом. Собралась в такое время! Вон асфальт мягкий, как сметана – куда тут ехать? Если надо просто съездить от нас, оттолкнуться, пусть берет путевку на море, и автобусом. До Судака можно вполне автобусом. Тоже переворачиваются, я не спорю, но нет столько жертв. Один-два – и все.

А тут вон седые приезжают. Парень знакомый весь поседел. Говорит: третий вагон с конца встал поперек как-то, и еще два вагона не упали. Те сгорели все, а эти остались. Так все седые повыскакивали, насмотрелись. Такой там страх! А я должна потом ехать ее где-то искать, обгоревшую! Нет уж, не хочу. Куда ей торопиться, к кому? Я так и говорю: матери у тебя там нет, дети тоже здесь.

А к свекрови нечего ездить: она вырастила никудаку, пусть сама с ним и живет! Настоящий никудака. Его ж не исправишь. Дерево выросло кривое – попробуй выпрями! Сто рублей он ей приносил, а все ему купи, для семьи нисколько не старательный. Вон у Тутыниных дочка вышла замуж – муж во всем помогает. Это и счастье, когда люди друг другу помогают. И сама-то Тутынина с работящим мужиком век прожила – на меду искисла, и дочка. Вот уж правда: кому счастье, кому два, а кому и единого нет. Как пошла невезучка у нас в семье...

Муж у меня такой, что я цветы насажу-насажу, а когда зацветут, он все вырвет и к любовнице несет. Вот состарился, дочь выучилась, замуж вышла, уехала. Пожить бы спокойно – нет, мать моя сошла с ума. С молодости была непряха-неткаха, а тут стала ткать. Ткет и ткет половики, готова ночи не спать. Один брат терпел, другой терпел, ко мне наконец привезли ее. Кому она теперь нужна, каким невесткам!.. А я даже рада с матерью пожить, доглядеть, но она недовольна, что я ткать больше не велю. А куда велеть, если она все старье переткала, новое белье начала рвать. Там невестки не смели с ней спорить, ей снова к ним охота. Не понимает, что кому она нужна! Ткет и ткет. А куда их, эти половики?

А тут еще дочь от мужа приехала: он дубленку купил себе, а детям есть нечего. Теперь пишет, зовет, духи прислал французские. А зачем ехать? У меня чем ей плохо? Живет, как гостья, делать я ничего не заставляю, дети с бабушкой. Она и не ткет, когда за ними смотрит. И так их жалеет! А дочь пришла с работы, поиграла с ребятами, да и сиди читай. Хочешь в кино – пожалуйста, на танцы – пожалуйста. Она – нет, никуда. Мол, я поеду. А чего ехать? Ничего там хорошего уже не будет. Я ее ни за что не отпускаю...