– А где мой щегол?

– Улетел домой, в пущу, – ответил Хаим. – Бабушка его выпустила.

– Но домой он не вернулся, – буркнул Лейзер-Довид.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, – загадочно сказал Лейзер-Довид. – Ты ведь своих дружков тоже всех в лицо знаешь.

Хаим растерянно посмотрел на него.

– Моего щегла, наверно, кошка съела. Или он в пути умер. От разрыва сердца.

– А разве у птиц есть сердце? – изумился Хаим.

– Есть.

– Что ты, Лейзер-Довид, пичкаешь парня всяким вздором? Может, еще скажешь, что сердце есть у земляного червя или муравья? – сердито бросил со своего табурета Ханаан.

Хаим боялся, что между дедушкой и Лейзером-Довидом вот-вот вспыхнет ссора, но Лейзер-Довид был настроен благодушно и миролюбиво. Он покашлял в кулак, вытер слезящиеся глаза и погасил занявшееся было пламя раздора.

– Сердце, Ханаан, есть у всех, кого Бог создал живыми, и кому больно, когда их давят и топчут ногами. – И Лейзер-Довид снова обратился к Хаиму. – А птицы, Хаимке, как люди: до поры, до времени живут, влюбляются, высиживают потомство, стареют и умирают... Все на свете стареет, кроме смерти.

Ханаан Мергашильский уже был готов взъяриться и вступить с Лейзером-Довидом в схватку, но тут появилась Кейла и всех пригласила к столу.

Еда и память об отце примирили всех.

Воспользовавшись шатким перемирием, в доме стала верховодить Кейла. Она произносила тосты, хвалила больше мертвых, чем живых, подливала мужчинам вино, сорила советами и задавала вопросы. Ханаан неотрывно, как в молодости, смотрел на жену, и в его уже затянутых паутиной старости глазах искрилось не то позабытое обожание, не то негаданное удивление.

– Послушай, Лейзер-Довид, не пора ли тебе состричь бороду, скинуть свой допотопный полушубок и перейти на нормальную еврейскую одежду? – напрямик спросила хозяйка. – Ты, что, собрался вековать в лесу?

Лейзер-Довид в ответ только изобразил на заросшем мхом лице подобие улыбки.

– Поймай для Хаима последнюю птичку и оставайся в местечке. На первых порах можешь пожить у нас... Приберу на чердаке, Ханаан поставит кушетку. Только на ночь окошко не открывай – комары до смерти искусают. Поставишь, Ханаан?

Молчание.

– Спасибо, – сказал Лейзер-Довид, – но я пока останусь в лесу. – Поймав грустный взгляд Хаима, птицелов добавил: – А вот подарок Хаиму принесу. Какую ты птичку хотел бы, малыш? – Лейзер-Довид хлебнул сладкого пасхального вина, которого он не пивал целую вечность.

– Такую, которая красиво поет, – оглядываясь на хмурого деда, промолвил мальчик.

– Мы с тобой поедим, потом выйдем во двор, и я покажу тебе, как поют разные птички. Ладно?

– Ладно, – с той же оглядкой на деда выдавил Хаим. – А как покажешь?

– Я умею петь, щебетать, ворковать и ухать по-птичьему, рычать по-звериному, шелестеть, как деревья, листьями. В лесу иначе нельзя.

Ханаан и Кейла многозначительно переглянулись, а хозяин вдобавок недвусмысленно поскреб пальцем свой посеребренный висок.

– Если ты не вернешься в местечко и не займешься чем-нибудь другим, то скоро и сам превратишься в птицу или зверя, – выпалил Ханаан.

– Я очень этого хотел бы, – долго не раздумывая, произнес Лейзер-Довид. – Со зверями легче, чем с людьми, когда люди – звери. Ты сам не раз мне раньше говорил, что мы пока людьми не стали.

– Говорил…

– Только не ссорьтесь, только не ссорьтесь. Встречаетесь раз в году на поминках своего отца Меира, да будет благословенна его память, и вместо того, чтобы вспоминать его добрым словом, устраиваете чуть ли не драки! – воскликнула Кейла и локтем нечаянно толкнула фаянсовую миску с драгоценным куриным бульоном, которая ударилась об пол и разбилась.

Бульон потёк весенним ручейком по отшлифованным чужой обувью половицам.

– Звери не врут, не обманывают, не дерутся из-за денег, не предают друг друга, им все равно, какая тут, в Литве, и на всём белом свете власть; ты всегда знаешь, кого тебе надо опасаться и с кем дружить. А уж о птицах и говорить нечего, – не внял призыву Кейлы Лейзер-Довид. Он перевел дух, задумался на мгновенье и тихим голосом, как будто боялся выдать какую-то тайну, сказал: – Я, например, был бы счастлив, если бы Господь Бог наградил меня не руками, а крыльями. Разве плохо было бы, если бы все любимые Им евреи были крылатыми? Случись на земле какое-нибудь несчастье, – мор, потоп, война – взмыли бы в воздух и улетели бы туда, где им ничего грозит.

– А что нам грозит тут? Что? – постарался нанести чувствительный укол брату старший по возрасту Ханаан.

– Евреям всюду кто-то и что-то грозит, – спокойно отразил его атаку Лейзер-Довид.

– Значит – и улетать некуда.

– Главное, чтобы крылья были наготове. А место и шило, иголка или бритва, раскаленная печь в пекарне или стамеска всегда найдутся.

В доме стало тихо. Только слышно было, как расторопная Кейла усердно вытирает тряпкой сочащийся в щели ручеек.

– Лейзер-Довид, – с каким-то неожиданным сочувствием пророкотал бескрылый Ханаан. – Ты хоть слышишь, что ты говоришь?

– Слышу.

– Крылья-шмылья. Найдется место и шилу, и стамеске... Бред какой-то! Нас тут никто, слава Богу, не режет и не убивает. Моя Кейла права – пора тебе кончать с этой дурацкой ловлей и выйти из пущи. Леса – не место для евреев. В пустыне мы жили, но в лесах – никогда. Пора выйти, пока ты... – И он замолк...

– Пока я – что?

– Пока ты окончательно не свихнулся. – Ханаан за словом в карман не лез. Он отпил глоток вина, закусил гусиной шейкой со шкварками и продолжал. – Не хватает еще, чтобы нас ловили сетками, сажали в клетки, заставляли петь для тех, кто нас ненавидит, или чтобы мы для ещё большей любви к нашему племени какали на чужие головы...

Хаим позевывал от скуки, его клонило ко сну от мудреных разговоров, он никак не мог определить, как ему надлежит относиться к спорщикам, хотя в душе больше поддерживал бородатого Лейзера-Довида, чем деда, который почему-то решил выгнать своего брата из леса. А, может, брату там хорошо. Не все же должны латать ботинки или выпекать бублики. Поддерживал Хаим птицелова и потому, что надеялся получить от него желанный подарок и нетерпеливо ждал, когда Лейзер-Довид выведет его во двор и покажет, как поют разные пичуги, и тогда они вместе выберут самую подходящую.

– Такой бульон пролила, такой бульон! – горько причитала Кейла.

Но никто не обращал на нее внимания.

– Я пойду во двор, – как бы подстегивая Лейзера-Довида, пискнул Хаим.

– Иди, мое золотко, иди! На дворе солнце светит, тепло, – похвалила весну Кейла. – Только возьми с собой пирожок. Он вкусный, с маком.

Хаим схватил со стола пирожок и, откусывая на ходу, бросился во двор.

Его ожидание длилось недолго. Вскоре из дома вышел и Лейзер-Довид.

– Ну что, малыш, сядем под этой липкой и выберем тебе подарок, – сказал он.

Хаим радостно последовал за ним. Они уселись на лавочке, и Лейзер-Довид начал на разные лады подражать лесным птахам, называя каждую по имени и описывая их оперенье.

Хаим слушал как зачарованный.

Довид-Лейзер кричал, как иволга; заливался, как певчий дрозд; плакал, как чибис; дудел, как удод. Напоследок птицелов заворковал, как лесной голубь, соблазняющий горлицу, и, к удивлению Хаима, с крыши соседнего дома вдруг раздалось ответное сладострастное воркование. Местечковая голубка выгибала тонкую шею, крутилась вокруг своей оси и косилась одним глазом на лавочку. Казалось, сейчас она взмоет,