Он стоял у раскрытого окна и все тыкал мосластым пальцем куда-то ввысь, в левый угол.

Я пригляделся.

В радужном куполе, как раз в том месте, на которое указывал есаул, плавал бледный, размытый переливами серпик.

Месяц.

А темнее снаружи… нет, не становилось.

Время пожирало само себя, свившись цветными прядями. Последнее, жалкое: время-сирота. И еще: 'Время нарушать запреты…' - подумалось невпопад.

Бледный, размытый месяц скалился сквозь переливы радуги призрачной ухмылкой. И женщине вдруг померещилось: они сейчас находятся внутри отрубленной головы - всего, что осталось от умирающего Сосуда. Ненасытная радуга поглотила тело, с черепа опадает жалкая плоть - вот и она, единственная радость: усмехаться напоследок костяным оскалом месяца…

Сале тряхнула головой, но наваждение не исчезло. Смерть лишь позволила женщине оторвать взгляд от ее ухмылки - чтобы дать возможность увидеть себя всю, целиком. Картина гибели притягивала, не давая отвести взгляд. Что привлекало в этом зрелище? безумное величие? извращенная красота?

Кто знает?

Радужный саван уже давно окутал близлежащий городок, подступил к речке, через которую спешно переправлялись последние беженцы. Было отчетливо видно: им не успеть… так и случилось! Неумолимый саван накрыл несчастных.

Сале закусила губу.

Вода в речке вдруг встала хрустальной стеной, просияла сотнями цветных бликов, выгнулась горбом, исполинской, невиданной волной; подхватила, завертела отчаянно барахтающихся людей… людей ли? Уж и не разберешь: руки-ноги щупальцами выгибаются, мелькает в водяном вихре смазанная невнятица, за жизнь когтями-зубами цепляется - поздно спохватилась, глупая!

Поздно.

Издалека долетел то ли стон тяжкий, то ли всхлип, то ли плеск - и весь тебе итог. Нет больше речки, и никого нет, кто на ближний берег выбраться опоздал. А кто успел - со всех ног прочь бегут. Одна беда: ноги подламываются, словно ветер беженцам встречь дует; да не просто ветер - ураган!

Сбивает, назад за шкирку тащит.

Вот один не выдержал: обернулся, застыл - да сам прямо в радугу и бросился, ровно в омут! Только круги пошли - по цветной пучине, от радостного камня.

Сале и сама чувствовала неодолимую притягательность надвигающейся радужной смерти. Оттуда веяло свежестью, светом, и одновременно - покоем, вечным отдыхом от сует и страданий. Тек переливами на краю слышимости малиновый звон, обещая нечто большее, чем просто небытие. Может быть, и правда?…

Вон уж и деревья на берегу ветвями к радуге потянулись. Изогнулись стволы, потекли свечным воском, будто и им хотелось туда, в свет запредельный.

В свет, за которым - тьма.

Тьма ли?

- Не спешит кнеж угоду подписывать, - голос есаула вырвал женщину из гипнотического транса, плеснул в лицо студеной водой, отрезвил. - Вроде, самое время. Как мыслишь, пан сотник?

- Верно, Ондрий. Всех тот пузырь скоро сожрет. Ну да раз кнеж не торопится - мы его поторопим. Пошли. Вдруг поспеем еще!…

- Погодьте, пане сотник! Гляньте сначала, не про нас будь сказано, что за лихоманка кнежский табор треплет! Может, потому и нет послов-то?

Оказывается, пока все глазели на подступающую стену радужного савана, консул Юдка наблюдал совсем за другим.

Сале Кеваль посмотрела туда, куда указывал консул - и у женщины зарябило в глазах. Светопреставление, да и только! Хоть на небе, хоть на земле.

Вокруг обнесенного свежим неглубоким рвом, валом и кольцом повозок лагеря с княжеским шатром в центре - вокруг этого последнего оплота власти и порядка бурлила толпа.

Беженцы.

Все, кто успел до поры до времени унести ноги от надвигающейся смерти - и теперь с ужасом следил за ее неумолимым приближением.

Горожане, спешно покинувшие смертельно опасные ныне дома, крестьяне из окрестных (а отчасти - и дальних) деревень, воинственные лесные жители: зеленоглазые крунги в своих немыслимых хламидах из моха, щекастые коротышки-хронги, и совсем уж редкие долговязые кранги-затворники, более всего напоминавшие обтянутые кожей скелеты в набедренных повязках. Ну и, разумеется, самое разнообразное зверье. Железных ежей вокруг сновало множество, однако попадались удивительные твари (о некоторых Сале лишь слышала, да видела рисунки в старинных фолиантах). На верхушке одиноко стоящего дерева примостился даже маленький зеленый дракончик - совсем еще детеныш.

Звери вели себя на удивление мирно, включая и тех, которым в одиночку в лесу лучше не попадаться. Да и люди не обращали на горемычную живность внимания - не до того было людям.

Человеческий водоворот бурлил, вскипал то тут, то там пенными бурунами. Вон, неподалеку от кольца повозок, огораживавших лагерь, над толпой воздвигся один, в лиловом кафтане нараспашку, видимо, поднятый на руках своими товарищами. Над гудящим людским морем вознесся отчаянный, срывающийся голос, ударился о радужный купол над головами, рухнул вниз, кругами расходясь во все стороны - и люди на миг притихли, вслушиваясь.

Даже до замка кое-что долетело. Разобрать можно было далеко не все - лишь отдельные обрывки:

- …на ком вина, я спрашиваю?! кто?!…Шакаленка пригрел… Мазапуре тому пожаловал… маги за- Рубежные!… Шакал-отец!… Шакал-сын!…погибель наслали… в ножки, в ножки поклониться!…

- На нас всех собак вешают, - хмуро буркнул сотник, явно озабоченный сверх меры. - Теперь сунься туда - в куски порвут…

- Как бы на замок не грянули! Не отбиться ведь, - влез есаул со своей заботой.

- Типун тебе на язык! Обождем, поглядим. По всему видать - недолго уж осталось.

- …головой! Головой кланяться надо! На блюде золотом! - долетело снаружи.

'Небось, прослышали о княжеском условии. Насчет головы веселого Стася, - зябко передернула плечами Сале: ей вдруг стало холодно. - Всем ведь известно, что князь Сагор - чародей, каких мало! Вот и хотят задобрить его, вымолить спасение. На силу его колдовскую надеются. Где им понять: если бы мастер хоть что-нибудь мог - уже б давно из кожи вон выпрыгнул, лишь бы погибель отвратить. Прав сотник - самое время договоры подписывать…'