Люди стояли тесно - площадь была невелика, а пространства для предстоящего действа требовалось немало. Я поначалу и не понял, что здесь готовят - два огромных круторогих быка, сложная система упряжи, скамейка…

Потом стало ясно, что такое 'паля'. Это длинный заостренный кол, тупым концом упирающийся в край земляной лунки. И механизм казни стал понятен как-то сам собой, а в животе сделалось тяжело и холодно, как будто я по ошибке проглотил покрытый инеем камень.

Что это? Страх смерти? Давно забытое чувство… Вернее, и вовсе незнакомое; до того, как воззвать к Неведомому, я смерти не боялся, а уж после - и подавно!

Страх такой смерти?

Пожалуй.

Я узнал сотника Логина - для него мы были виновниками гибели его дочери, хотя на самом деле девица Ирина, скорее всего, жива… Я узнал писарчука Федора - тот стоял между двумя здоровенными воинами, и все трое были неуловимо похожи друг на друга - не иначе, братья. Писарчук стоял без очков, и от этого мне почему-то сделалось легче. Парень, хоть и пришел посмотреть, как нас насадят на кол - но подробностей видеть не желает.

Я узнал еще несколько знакомых лиц - молодые ребята, из которых госпожа Ирина пыталась в свое время сколотить войско. Мало же их осталось, ох, как мало!…

Взгляд невольно остановился на единственном улыбающемся лице. Красивая, по-кукольному румяная девушка. И где-то я ее уже видел… Кажется, это невеста чумака Гриня. Как ее, Оксана? Да. Ей, похоже, нет дела до готовящейся казни - разглядывает толпу, будто высматривает кого, будто ждет, что вот-вот объявится ненаглядный женишок!… А женишок тем временем перевалился на ту сторону Рубежа, где-то там, в моем мире, вместе с госпожой Ириной, паном Мацапурой, проводником Сале…

Да, теперь я точно вспомнил. Это Оксана, это у нее на свадьбе так славно погуляли Юдка с сердюками.

Я оглянулся на того, с кем придется разделить позорную казнь. Оглянулся, надо сказать, с омерзением; Юдка на меня не смотрел. Вперился глазами в толпу, а кого там разглядел, кого увидел - уже не имело значения.

Обвинительное заключение читать не стали. Ограничились кратеньким информационным объявлением - мы обрекались смерти как пособники душегуба Мацапуры-Коложанского, чортовы прихвостни, изуверы, нехристи и убийцы. Последнее обвинение показалось мне забавным - потому что я так и не нарушил запрета. Не спустил смерть со своего клинка, и в этом мне немало помог умелый пан Юдка.

…В тот день Юдка взял на себя роль палача. Ту роль, которую так долго и верно исполнял мой Хоста, друг, спутник, подельщик, оставшийся в снегу на лесной дороге, но так и не нашедший покоя. Чем Хоста был при мне? Да убийцей же и был, но почему-то я и руку ему подавал, и ел с ним из одного котелка. А на Юдку мне не хочется смотреть. Хоть он и брат мне, брат по заклятию, и кому, как не мне, понимать…

- …А теперь, любезные, решите меж собой, кого из вас первым натягивать?

Распоряжался немолодой воин, кажется, его звали Есаул, кажется, мы с ним встречались там, на лестнице, среди жадного до крови железа.

Его взгляд был, как прикосновение бича.

Толпа зашевелилась - вероятно, то было начало казни, теперь нам с Юдкой предстояло выяснить, кому принимать муки первым, а кому наблюдать - в ожидании своей очереди.

- Жребий, - не дрогнув, сказал мой товарищ по заклятью. - Жребий, панове, он рассудит.

Говоря, Юдка смотрел на сотника Логина. За спиной у того возникло движение - как будто бы кто-то пробирался сквозь толпу; словно желая уйти прочь, испугавшись предстоящего зрелища.

Впрочем, они тут, за Рубежом, ко всему привычные. Не из пугливых и не из брезгливых.

Есаул поднес к Юдкиному носу две соломинки в кулаке. Одна, предположительно, длинная, одна - короткая.

- Вэй, Ондрий, да ты две коротких суешь! Нехорошо над людьми в смертный час насмехаться!

В толпе кто-то засмеялся. Ночью такой смех услышишь - спать не ложись, кошмары замучат.

- Будет, - мертвым голосом сказал сотник Логин. - Дай ему вытянуть, Ондрий.

Юдка зубами ухватил одну соломинку, выпустил, взялся за другую; внутри меня стояла зима, холодная зима, и сердце пропустило удар, хотя решался вовсе не вопрос жизни и смерти. И неизвестно еще, что лучше - первым лечь на скамейку или вторым…

- Короткая! Бери его!

Юдку подхватили под связанные локти два дюжих сердюка. Потащили к скамье; на миг мне показалось, что я различаю краски. Что на сотнике алый кафтан, а на сумасшедшей Оксане - пестрые, как луг, цветные ленты…

Юдку кинули на скамью лицом вниз. Разрезали и стянули штаны - по толпе прошелся гогот; пока привязывали к волам, пока разбирались с многочисленными постромками, наперед вышел барабанщик, парнишка лет четырнадцати в полном воинском облачении, с огромным, как бочка, гулким барабаном; ударил дробь.

Юдка приподнялся на скамейке и посмотрел на меня.

Он все уже видел. Он все пережил. Пленник, Смерть и Двойник встретились - но где было сказано, что Юдкина судьба решится в ту же минуту? Вот, он исполнил предначертанное - и теперь свободен.

Парнишка барабанил зловеще и гулко - вот только лицо у него никак не соответствовало моменту. Надутые красные щеки, казалось, вот-вот лопнут от гордости - как же, такое дело доверили! Перед всем людом, посреди площади!…

Щелкнул бич. Погонщик ударил по быкам; медлительные, мощные твари переступили копытами, сделали каждый по шагу…

Я лихорадочно огляделся. На всех лицах лежало одно и то же выражение; нехорошие были лица. Сотник, воины, зеваки, мужчины, женщины, подростки; я поймал себя на том, что готов их понять. Предательство и резня, страшный замок пана Мацапуры - и Юдка во главе карательных отрядов.

Скорей бы!

Быки сделали второй шаг. Натянулись веревки…

Я не видел Юдкиного лица. Немыслимо изогнувшись, казнимый смотрел через плечо, но не на быков, а куда-то в толпу. Призрак, что ли, явился ему? Говорят, так бывает - поглядеть на казнь приходит давно умершая жена, или отец, или…

Толпа заволновалась. Из-за плеча сотника Логина вынырнул некто знакомый, безмятежный, нос картошкой, щеки - как печеные яблоки, шапка до бровей.

- Вйо! А пошли, Рябый, Моругий!

Новый удар бича.

И тут быки встали.

Встали, будто в землю врытые, встали, опустив тяжелые рогатые головы, подергивая спинами в такт ярящемуся бичу.

- Вйо! Вйо-о! Ах, бисовы дети…

Сотник Логин напрягся. К уху его приник бойкий румяный старикашка, и никто не спешил прогонять назойливого деда, оттаскивать прочь, как это принято у приличных телохранителей. Кожа на сотниковом лбу пошла складками, будто тюлевая занавеска - почему-то я вспомнил, как полощется под ветром легкая белая ткань.

Вот лицо Логина потемнело. Вот он вскинул руку, собираясь оттолкнуть старикашку, но тот, не дожидаясь толчка, отпрянул в толпу.