по узкой норе, руки сами знают, как держать меч, каждая мышца знает свое дело, а мысли катятся, будто пустая телега, я не пытаюсь и вспомнить, каким был мир, потому что 'узор на крыле' - всего лишь бессмысленные слова.

Тот, кем я был, никогда не вернется. Хотя и Шакалу ясно, как хотелось бы мне оглядеться его глазами - хоть на мгновение, хоть на минуту…

- Так чего ты хочешь от меня?!

- Оглянись.

Я оглянулся.

Он стоял в нескольких шагах от меня. За спиной его мерцал костер, и у костра мирно спал Хостик - недремлющий страж.

Высокий, с меня ростом. Лица не видно; руки скрещены на груди, на правой четыре пальца, на левой - шесть. Человекоподобный. Видимо, тот его искрящийся образ был всего лишь картинкой, аллегорией.

- Помоги мне, Рио. А я помогу тебе. Сниму… заклятие.

- Врешь, - пробормотал я, покрываясь холодным потом. - Не верю.

Он протянул четырехпалую руку в сторону, ладонью вверх; на ладони возник огонек, маленький и желтый, как пламя свечи, и этот, который не был Шакалом, поднес огонек к лицу, я увидел крючковатый нос и длинные, узкие глаза - от переносицы до самых висков.

- Помоги мне, Рио. Подари…

Он замолчал.

- Что? - спросил я механически.

- Подари мне… одну вещь. Я хорошо отплачу… сниму заклятие. Поверь, я могу… это сделать.

Вдалеке заухал филин. Я против своей воли вообразил - вот меня касается волшебная палочка, и я превращаюсь из железного чудища в маленького мальчика в коротких штанишках, с сачком для ловли бабочек…

Хотя нет. Я давно уже должен быть взрослым.

НЕ ВЕРЮ!

Верю… Верю! Хочу верить.

Непостижимое, могущественное существо. Да еще умирающее… Ведь он действительно умирал - теперь даже я чуял обреченность, колпаком висящую над его головой.

- Помоги мне, Рио. Подари… эту вещь. Я тебя не обману.

- У меня нет ничего, что могло бы…

- У тебя есть.

Он послал мне новое видение, и поначалу мне показалось, что он хочет, чтобы я его убил.

Секундой спустя, когда ноги сами несли меня по направлению к костру, а неслышно возникший меч примеривался к шее неподвижно сидящего Хостика - тогда я понял, чего он хочет. И разозлился, и с силой всадил меч обратно в ножны - так, что одурманенный Хоста очнулся и обернулся на звук. Против света его глаза казались абсолютно черными:

- Рио? Ты…

Тот, кого крестьяне приняли за Шакала, действительно хотел, чтобы я убил. Но не его.

Чтобы я просто убил.

Он желал получить смерть, сидящую на моем клинке. На моем клинке, в моей руке… Вот что подразумевалось под 'этой вещью'!

Зачем? Что он будет с ней делать?!

Тем временем Хостик не думал сопротивляться. Вероятно, наведенный дурман еще не рассеялся; лохматая голова моего подельщика склонилась, приглашающе подставляя шею.

Примолкли цикады. Над клеткой поднялась наконец утренняя звезда - верный знак того, что небо вот-вот побледнеет.

- Сволочь, - выдавил я, непонятно кого имея в виду. Не то Шакала, не то себя.

'Преодолей запрет, - неслышно велел тот, что стоял сейчас у меня за спиной. - Преодолей сейчас, я помогу тебе! Преступи черту, запрещающую тебе убивать - ничего не случится, потому что я сниму с тебя заклятие. То, что высвободится после твоего удара, принадлежит мне, я заберу его и уйду, оставив тебя с твоей настоящей сущностью, цветным миром и восстановившейся памятью.'

- Сволочь… - повторил я, глядя на покорно подставленную Хостикину шею.

В моей руке снова был меч. Безымянный. Бесхарактерный. У меча не может быть воли - это не сталь ищет крови, это моя рука еле сдерживается, чтобы не отделить Хостикину голову от туловища. Это не Шакал подталкивает меня под локоть, это мое собственное неудержимое желание. Освободиться…

А Хостик, если вдуматься, вполне заслуживает смерти. Сколько жизней он загубил, еще будучи городским палачом, и потом, у меня на службе - не сосчитать!

Меч взлетел.

Прославленные мастера поединков говаривали, качая головами, что в бою я двигаюсь 'между секундами'. Только что меч был здесь - и вот он уже там, и размазанная в воздухе стальная дорожка - единственное, за чем уследить глазу…

Меч упал.

Первым человеком, которого встретил Гринь у родной околицы, оказалась Лышка, хромоногая мельничиха. Ленивица по-прежнему не ходила к колодцу, предпочитая таскать воду из-под самого моста - потому языкастые соседки давно решили, что у Лышки в борще квакают жабенята. В ответ на приветствие мельничиха буркнула что-то угрюмо-настороженное - и лишь мгновение спустя разинула удивленный рот:

- Гринь! Батюшки-светы, Гринь! А я, дура, не признала! Какой-такой, думаю, парень прется, и торба на плечах, чистый ворюга… А что, Гринь, много заработал? Гостинцы несешь?

Лышкины глаза были как два ужа - черные и верткие. Подол линялой плахты окунулся в стоящее у ног ведро - мельничиха и не заметила; сейчас она жадно рассмотрит пришельца со всех сторон, чтобы тут же, забыв о ведре, кинуться со всех ног в село, понести новость.

- День добрый, теточка Лышка. Мать моя здорова? - Гринь поудобнее устроил торбу на натруженных плечах.

На дне Лышкиных глаз что-то мелькнуло. Будто бы взмахнул крылом нетопырь:

- А как же… Здорова, Ярина-то. Бог дал…

Лышка вдруг осеклась, будто с языка ее сорвалось нечто непристойное. Суетливо схватилась за коромысло:

- Недосуг мне! Прощай, Гринь.

- Прощайте, - отозвался Гринь удивленно.

Он не топтал эту улицу вот уже без малого год.

Знакомые плетни. Перелазы, вытертые теперь уже чужими штанами, перекресток, колодец, у которого обыкновенно судачат две или три молодки.

На этот раз молодок было шестеро. Целая толпа; все они, как по команде, уставились на Гриня, но едва он пытался поймать чей-нибудь взгляд - глаза ускользали, будто ненароком.

Подойдя поближе, Гринь скинул шапку:

- Будьте здоровы, теточки… А я вот, вернулся.

Шепоток. Переглядка.

- И ты будь здоров, Гринь, - как бы нехотя проговорила дьячиха, широкая, как поле, краснолицая, в объемистом желтом кожухе. - С возвращеньицем…

Гринь поклонился, как велит вежливость. Снова взвалил на себя торбу, пошел прочь, причем чужие взгляды тянулись за ним, как поводки. Так и хотелось передернуть плечами, обернуться - но оборачиваться было нельзя.