Около десяти часов вечера раздался телефонный звонок. Это был Джош.

— Ты не могла бы приехать к папе? — попросил он. — Кристофер тут, и он не в себе.

Так вот где он.

— Что случилось? — спросила я. — Почему он не в себе?

— Милли переселяется к папе. Ты можешь приехать?

— Да, конечно. Увидимся.

Я заправила машину, купила две бутылки антифриза и, вылив одну из них в радиатор, поехала по полосам в Тотнес. Мои руки, совсем не похожие на большие мужественные ручищи, нарисованные на бутылке с антифризом, пахли автомобильным двигателем. Ночью по полосам вообще можно ехать очень быстро, потому что там кромешная темнота, и огни встречных машин видны за много миль. Правда, следует остерегаться ночных животных и пешеходов с фонариками. Но в тот раз я не разгонялась. Я ехала с такой скоростью, с какой обычно езжу днем. Стояла прекрасная ночь, чистое черное небо было усеяно тысячами звезд. Конечно, все звезды, которые я видела, давным-давно умерли, если только мы не жили во Втором Мире. А в таком случае какими бы они были сейчас? Снова живыми? Придуманными кем-то? Фоном для героических путешествий давно умерших людей? Впрочем, в ту ночь не так уж и много я размышляла о звездах. По ночам на полосы из-за деревьев с обочины выскакивали барсуки. Я подумала: интересно, каково это — оказаться в семье барсуков? Если бы сейчас у меня сломалась машина и я заползла к ним в нору, они бы меня приняли? Очень может быть, что в конечном итоге Кристофер и его семья забудут, что ждали меня. Но я, конечно, туда приеду и уж как-нибудь все улажу. Кристофер будет рад, что я пришла ему на помощь, он увидит в этом драматическое проявление моей любви, а потом я расскажу ему про деньги и про то, что теперь мы можем перебраться на ферму, и тогда он обрадуется еще больше. Вдруг я почувствовала, что мне катастрофически не хватает воздуха: пришлось даже съехать на обочину и остановить машину. Я выключила фары и несколько секунд просидела в полной темноте. И тут мне стало ясно: я не буду говорить ему про деньги. Скажу, что получила немного, самую малость. А остальное содержимое своего счета оставлю в секрете. Никакой фермы не будет.

Отец Кристофера Питер жил в Тотнесе в просторной квартире над принадлежавшим ему вегетарианским кафе. Джош все еще обитал на отцовском чердаке, в безупречно квадратной комнате, с бесконечными стеллажами, где стояли тщательно подобранные по высоте книги, ударной установкой и идеально чистым письменным столом, на котором лежал один лишь белоснежный ноутбук. Остальная квартира занимала два этажа, на обоих — покрытые лаком и застеленные коврами деревянные полы, и еще очень много всего — украшения на стенах, растения, скульптуры, а теперь, приехав, я обнаружила тут еще и арфу, очевидно принадлежавшую Милли: она возвышалась посреди похожей на пещеру бордовой гостиной.

Дома был только Питер. Он провел меня внутрь через кафе и теперь стоял рядом с арфой, растерянно запустив пятерню в копну своих кудрявых седых волос. Он уже поблагодарил меня за визит, а теперь спрашивал, рассказал ли мне Джош, что тут произошло.

— Только в общих чертах, — ответила я. — А где Кристофер?

— Они уже в больнице. Джош повез Кристофера на машине.

— В больнице?

— Кристофер поранил руку. По-моему, довольно серьезно.

— Как же?..

— Ударил кулаком по стене.

Питер отвел глаза и коснулся арфы.

— Милли тоже уехала.

Я уже ничего не понимала.

— Тоже в больницу?

— Нет. Просто уехала. Не знаю куда.

— Но ведь она вернется?

— Я не знаю.

Он пожал плечами, и, казалось, все его тело вдруг обмякло, будто на пол опустили мешок, из которого только что вытряхнули все содержимое. Прошло еще несколько секунд, прежде чем он сказал:

— Тебе, наверное, стоит тоже поехать к ним в больницу?

— Наверное, да. Вы тут справитесь?

— Думаю, это надолго: в травматологии всегда очереди. В прошлый раз, когда я возил туда Джоша с его ногой, мы пробыли там часа три. Я забыл спросить, есть ли у них мелочь для автомата. Джош всегда очень много пьет, когда волнуется.

Питер еще некоторое время рассказывал, как долго можно простоять в очереди на рентген и как они с Джошем еле дождались рентгена в прошлый раз, строил предположения, будет ли ночью очередь короче, чем днем, и еще говорил, что Кристофер теперь не сможет работать из-за сломанной руки. Все это время он держал руку на арфе и однажды провел пальцем по одной из струн — так нежно, что она не издала ни звука.

— Что же все-таки произошло? — спросила я, когда он наконец замолчал.

— Наверное, мальчики сами тебе расскажут. Кристофер расскажет. Я нисколько не удивлен, но очень устал от всего этого и уже не в силах что-либо понять.

— Он в последнее время какой-то несчастный… — поделилась я.

— Он все время какой-то несчастный, — махнул рукой Питер. — И всегда таким был, даже когда его мать еще была жива. Она звала его Иа-Иа. Наверняка он тебе об этом не рассказывал. Может, у всех в семье есть свой Иа-Иа. Однажды, когда…

Но Питер не закончил фразу, он снова вздохнул и еще раз коснулся арфы.

— Пойдем достанем из кассы немного мелочи, — сказал он. — Возьмешь с собой.

Мы спустились в кафе, где пахло хорошим кофе и выпечкой из цельносмолотой муки. Рядом с кассой была доска информации, на которой рекламировались обычные для Тотнеса вещи, а также висели объявления о сдаче жилья и поиске соседа. На стене был еще какой-то плакат, приглашавший на лекцию, которая должна была состояться через несколько недель. Лекция называлась «Как преуспеть во Втором Мире?». А выступающим значился некто Келси Ньюман. Что? Келси Ньюман приедет в Тотнес? У меня появилось такое чувство, будто меня преследуют. Я зажмурилась и снова открыла глаза: плакат висел на прежнем месте. Я перестала смотреть на него и сосредоточилась на Питере, который вынул из кассы пять однофунтовых и несколько пятидесятипенсовых монет и пересыпал их мне в ладонь. Еще несколько часов назад это показалось бы мне целым состоянием. Теперь же это была просто мелочь для автомата.

— Мег, — Питер посмотрел мне в глаза. — Можно, я попрошу тебя кое-что передать от меня Кристоферу?

— Конечно.

— Я…

Повисла долгая пауза, во время которой Питер смотрел в окно. Мимо прошла женщина, одетая в длинную черную юбку и серую вязаную шаль. Когда она скрылась из виду, он снова взглянул на меня.

— А впрочем, нет, не надо ничего передавать.

— Меня не затруднит, — заверила я его.

— Нет-нет. Я хотел передать ему, что сожалею о случившемся и надеюсь, что рука у него уже не болит, но, честно говоря, я ни о чем не сожалею и надеюсь, что рука у него отвалится. Так, ладно, я ничего не говорил. Прошу тебя, не бери в голову.

Питер всегда был таким мягким и так беспокоился за своих сыновей! Я никогда еще не слышала от него ничего подобного.

— Я понимаю, — сказала я. — На вашем месте я бы тоже не стала ни о чем сожалеть.