Я закашлялась и потянулась за ингалятором.
— Что? — спросил Кристофер, когда я поставила ингалятор на место.
— Ничего. Слушай, говорю тебе, все будет в порядке.
— Нет, ну серьезно, мы ведь никогда не сможем позволить себе отсюда уехать, правильно? Во всяком случае, до тех пор, пока я не найду хорошую работу или какая-нибудь из твоих книг не станет бестселлером. Да и тогда ни одному из нас не дадут кредит на покупку дома, и снять не получится: они же сейчас так тщательно все проверяют. Моя судимость никуда не делась, не забывай. Ни за тебя, ни за меня не поручится ни один банк, и у нас нет задатка, и даже мебели никакой нет. Но я мог бы найти дерьмовую работу где-нибудь здесь. Наверное, это и надо сделать. С девяти до пяти в бежевом офисе с боссом и ксероксом.
— Нет, солнышко. Все нормально. Мы ведь уже договаривались, что не будем так поступать.
Когда мы переезжали в Девон, план был простой: после всего, что случилось с нами в Брайтоне, здесь мы будем сами себе хозяева. Никаких боссов. Никаких «с девяти до пяти». До того как мы встретились, я вечно работала в разных дерьмовых конторах и была согласна снова куда-нибудь устроиться, если бы это потребовалось, Кристофер же рыдал и колотил стены, если кто-то пытался указывать ему, что надо делать. Когда я с ним познакомилась, он был обладателем одной пары джинсов и двух футболок и все свое пособие тратил на травку. После первой ночи, проведенной вместе, Кристофер подарил мне цветок в горшке и в подробностях рассказал, как за этим цветком ухаживать, после чего у меня появилось ощущение: если растение погибнет, то и между нами с Кристофером все будет кончено. Тут в нашем доме цветок — мой спатифиллум — начал умирать, но я отказывалась видеть в этом знак. Просто здесь было сыро и не хватало света, вот и все. Ну и еще цветку нравилось, чтобы его поливали чаще, чем это делала я. Он в общем-то всегда находился на грани жизни и смерти.
Кристофер был прав. Здесь было необычно. Здесь было реально. Здесь было дешево и близко к его родным. Однако я с трудом могла себе позволить каждый день оплачивать паром и уже начинала сомневаться, что когда-нибудь в моей жизни будет больше свободы, чем сейчас, когда я в начале дня уезжала за реку и в конце возвращалась домой. А вот любоваться закатами можно было бесплатно и гулять утром по пляжу — тоже, а еще в киоске на берегу можно было выпить чаю за тридцать пять пенсов, хоть Кристоферу и не нравились их полистироловые стаканчики. Однажды я подумала, а не стать ли мне университетским преподавателем, как мой отец, и даже принялась воображать, как у меня появится собственный кабинет и маленький домик в каком-нибудь крупном городе с тенистыми аллеями, по которым люди будут возвращаться с работы на велосипедах и, заглянув в мои окна, увидят там много-много книг и распустившиеся цветы в горшках. Теперь этого уже никогда не случится. Но ведь в каком-то смысле я и так преподавала, и река с морем были прекрасные, и у меня не было босса, который следил бы за мной дни напролет. Ведь не так уж и важно, где ты живешь, если счастлив.
— Если не получаешь всего, о чем просишь, это еще не означает, что ты неудачник, — сказала я. — Я тоже все время терплю неудачи, просто это не так заметно. Например, мои книги никто не покупает. Но ведь жизнь — это не только погоня за успехом. Не всем надо быть Розой Купер. Достаточно просто кем- нибудь быть. Именно этим мы и занимаемся, разве не так?
— Малыш, я всего лишь хочу зарабатывать на жизнь честным трудом. Больше мне ничего не нужно. Отложить денег, купить недорогой земли. Мы могли бы построить себе ферму и есть то, что сами бы там выращивали. Тогда все остальное было бы уже неважно. Ты ведь по-прежнему этого хочешь, да?
— Конечно. Только…
— Что?
— Ты в последнее время никогда не даешь мне договорить. Прошу тебя, нам надо постараться больше разговаривать и не судить друг друга так строго. Может, попробуем и посмотрим, что из этого выйдет? Если мы хотим уехать и жить вместе на ферме, надо положить конец этим нашим идиотским ссорам и научиться не злиться друг на друга.
Я ничего из этого не сказала, но вдруг задумалась о том, как — теоретически — пишется второй черновик романа. Вот что нам нужно: еще один эскиз наших отношений, где весь конфликт будет перенесен в Действие Первое, и все, что с нами сейчас не так, окажется пройденным этапом. И мы будем жить долго и счастливо благодаря всем нашим трудностям, а не вопреки им. Если мы перестанем ссориться, смогу ли я жить с ним на ферме? А вдруг он начнет читать книги? Вероятно, его характер надо будет слегка доработать. А может, и мой. Кристофер был всегда равнодушен к сексу, но время от времени я все же его на это разводила. Однако с тех пор как мы с Роуэном поцеловались, я больше не могла этого делать. Как же быть с этой проблемой?
Кристофер снова начал плакать.
— Я чудовище! — причитал он. — Сказал тебе, что я нормальный, а сам — чудовище! Малыш, ты простишь меня? Я иногда такой засранец, но все равно я тебя люблю!
— Ш-ш-ш. Все хорошо.
— Я тебя не достоин.
— Не говори ерунды!
Я зевнула. И тут же заволновалась из-за того, что зевнула. Но ничего не случилось. Кристофер не стал обвинять меня в том, что я не воспринимаю его всерьез, или говорить, что устать мне было совершенно не от чего. Вместо этого он нагнулся и поцеловал меня в щеку.
— Я так устал, — сказал он. — Пойдем спать.
За всю свою жизнь я никогда не произносила фразы «заниматься любовью». Я замечала это за собой и не знала, в чем тут дело. У меня были парни, которые любили так выразиться, я же всегда говорила только «заниматься сексом» или «трахаться». Возможно, «заниматься любовью» казалось мне чем-то несовременным, сентиментальным и даже хипповским, будто из времен моих родителей? В минуты мрачных размышлений я спрашивала себя, а не в том ли дело, что я ни разу в жизни никого не любила? Когда Либби рассказывала о своих чувствах к Марку, они были мне совершенно непонятны. Казалось, ей нужен
— Малыш, ты почему-то совсем не влажная, — сказал он, и я сделала нечто, чего никогда раньше не делала: я стала думать о Роуэне, и мое тело наконец откликнулось. Мы занялись сексом.
Когда все закончилось, я поднялась, пошла на кухню и разыскала там какао. Я вдруг поняла, что на душе у меня как-то мутно: будто Кристофер — незнакомец, с которым я только что трахнулась в туалете на вечеринке, в то время как мой мужчина спит дома. Какао я бы сейчас не вынесла, поэтому просто выпила стакан воды. Потом скормила горелые сосиски Беше и вымыла сковородку. Некоторое время я сидела и разгадывала кроссворд, размышляя о том, как здорово было бы принять сейчас душ, но так, чтобы Кристофер об этом не узнал. Прежде чем лечь спать, я поднялась к себе в кабинет и посмотрела на корабль, снова теряясь в догадках, как же это случилось, что море выбросило его прямо к моим ногам. На мгновение мы с кораблем остались одни в нашей бутылке, и внешний мир перестал существовать. Не было ни банковских уведомлений, ни пыли и заброшенности, ни спавшего внизу в гостиной человека, которому я действительно была нужна, но который на самом-то деле меня не любил.
Когда Куперы поселились рядом с нами, мне едва исполнилось девять лет. Наша линия домов была последней на улице у собора, и соседний коттедж пустовал уже очень давно. У мистера Купера была пышная борода, и он преподавал в том же университете, что и мой отец, только на гуманитарном факультете. Каждое утро он ездил на работу на велосипеде с большим коричневым ранцем и термосом, доверху наполненным супом из бычьих хвостов. Миссис Купер всегда носила джинсы, а ее рыжие волосы были коротко подстрижены. Она поздно поступила в университет и до сих пор училась там на психолога. У нее с мистером Купером было двое детей: Калеб — длинноволосый подросток, носивший обувь только в школе, и Роза — на год младше меня, с кожей какого-то немыслимо яркого белого цвета, со светло-рыжими
