рабочего времени занималась тем, что искала дешевые картинки для оформления рецензий. Годом раньше я как-то писала о книге, в которой женщина-ученый объясняла суть пространственных измерений на примере ветчины. Автор рассказывала, что сама ветчина трехмерна, а тонкий ломтик ее двухмерен. Я тогда чуть не лопнула от бешенства. Двухмерных предметов нет и быть не может; какой бы тонкой ни была вещь, она все равно имеет три измерения. Я посвятила половину своей рецензии объяснению того, почему мы не сможем показать двухмерный мир «на пальцах», особенно если нам захочется оттолкнуться от такого явно трехмерного предмета, как ветчина. Джастин тогда нашла прекрасную картинку с изображением рульки, которую она разместила рядом с фотографией этой ученой дамы и снабдила подписью: «Вселенная — это не ветчина». Я тогда миллион раз перепроверяла свой текст, опасаясь, как бы чего не напутать, и очень нервничала из-за того, что критикую настоящего ученого за то, что он оказался не вполне учен. После публикации я еще долго тряслась в ожидании электронного письма, в котором автор поставила бы меня на место. Но от нее так ничего и не пришло. Еще я представляла себе, как мою рецензию увидит отец и будет мной гордиться. Но он никогда не читал литературных рубрик.
Рецензия на Ньюмана далась мне куда легче, чем я ожидала: я просто-напросто кратко изложила его доводы. А так как все длинные и запутанные вещи, включая великие трагедии или описание чьей-нибудь жизни, если сжать их до восьмисот слов, начинают казаться куда более безумными и неправдоподобными, чем те же самые мысли, но растянутые на восемьдесят тысяч, книга в конечном итоге разнесла в пух и прах сама себя. Я радовалась, что с этим покончено: мне было как-то не по себе от воссозданной Ньюманом поствселенной, похожей на корабль призраков. Но вообще-то до конца с Ньюманом я еще не разобралась, потому что подумывала о том, как бы продолжить громить его теорию в своих книгах. В сочинениях Зеба Росса поствселенная не прокатит, однако она вполне могла бы стать параллельным сюжетом в моем «настоящем» романе. Затолкать персонажей в застывший момент где-то в конце времен — это уж точно лучше, чем оставить их сидеть взаперти в сауне.
Когда я сохранила файл с рецензией и пошла пообедать в дешевое кафе через дорогу, было уже полтретьего. Я открыла свой почтовый ящик на сайте «Орб букс» и прочла два предложения от зеб- россовских авторов. Одно из них пришло от человека, которого я помнила по последнему семинару в Торки, его звали Тим Смолл. Это был блеклого вида мужчина лет сорока пяти. Он перебрался в Дартмут десять лет назад вместе с женой Хейди — бухгалтером в яхт-клубе, у которой был затянувшийся роман на стороне. Местные жители, откликнувшиеся на мое объявление в книжном магазине, посетили первые шесть занятий. На седьмой я уже работала с писателями-призраками индивидуально над их проектами: у кого-то это был очередной «зеб росс», у кого-то — «пеппер мур», а у кого-то — новая часть серии «Остров вампиров». На первых шести занятиях программа для всех была одинаковой: мы тщательно разбирали сочинения Платона, Аристотеля, Владимира Проппа, Нортропа Фрая, Джозефа Кэмпбелла, Юнга и Роберта Макки. Я вручала каждому слушателю по паре ножниц «Орб букс», потому что по ходу семинара нам приходилось очень часто ими пользоваться: архетипы, завязки, развязки и помощники главных героев вырезались из разных книг и соединялись в произвольном порядке. Ножницы были моей идеей. Серия «Остров вампиров» — тоже, хотя сама я для нее написала не так уж и много.
Тим оказался единственным местным слушателем, у которого был замысел, достойный формата Зеба Росса. Ему хотелось написать о Звере из Дартмута, и, хотя главный герой представлялся ему рогоносцем средних лет, я отвела его в сторонку и объяснила, что если он заменит рогоносца на подростка, то мы, возможно, рассмотрим его предложение. Вся группа была в восторге от Зверя, придуманного Тимом. Чем же все должно закончиться? Мы обсуждали это часами. Чехов говорил, что если в истории появляется ружье, то оно должно выстрелить. Ну а если в истории появляется Зверь, должен ли «выстрелить» и он? Когда? Как? Мне было совестно, я обожала эти наши обсуждения, в которых речь шла о четкой и опрятной повествовательной симметрии и об умных приемах, под которыми расписались великие писатели. Мой роман «Смерть автора», моя писаная торба, этой симметрии был намеренно лишен, и я пребывала в постоянной панике, потому что порой в нем происходило слишком много всего: люди отчаянно влюблялись, или выходили из комы, или валялись в канавах, предвкушая большие перемены в жизни, ну и все такое прочее — точь-в-точь как в шаблонной беллетристике. Но стоило мне со всем этим как следует повозиться — и ничего не оставалось: виды вымирали, так и не зародившись. А чтобы появились новые виды, уже существующие должны разделиться на две половины — генетически или географически, — и эти две половины, в свою очередь, обязаны оставаться разделенными, не ходить на свидания и не заниматься сексом несколько сотен или тысяч лет. Если бы мое шаблонное писательство и его доминирующие гены застряли на одной стороне горного хребта, а мой роман — на другой, возможно, у него — у романа — появился бы шанс быть наконец дописанным. Я вздохнула и разогнула скрепку, которую кто-то (возможно, я сама) оставил на столе. Скрепка щелкнула, и у меня в руках осталось два бессмысленных металлических кусочка. Мне не хотелось бросать их на пол, так что я положила останки скрепки в карман. Идея Тима мне понравилась, и я послала Клавдии записку с просьбой включить обсуждение этого сюжета в план нашего следующего — мартовского — заседания редколлегии. Во втором коммерческом предложении речь шла о девочке, которая съедала своих родителей, и я отправила автору письмо с отказом.
Около трех часов мой телефон завибрировал. Я догадалась, что это был Оскар, но на экране было написано «Неизвестный номер»: у меня так всегда, кто бы мне ни позвонил. Я поспешила выйти из библиотеки, судорожно пытаясь сообразить, что же не так с моей рецензией. Оскару было слегка за пятьдесят, но со своими рецензентами он обращался как старый ворчливый старикан с непослушными внуками или расшалившимися домашними животными. Он звонил только в тех случаях, когда что-то было не в порядке, и, разговаривая по телефону, всегда курил:
— Я думал, тебя нет, — сказал он тихим отрывистым голосом. — Уже собирался положить трубку.
— Я в библиотеке. Не могу отвечать на звонки прямо в зале, потому что библиотекари тогда бесятся и орут.
Наше общение всегда начиналось так: он меня отчитывал, а я говорила что-нибудь забавное о библиотекарях, которые в действительности никогда в жизни не делали ничего забавного. В издательской среде большинство разговоров напоминало беседы больных Альцгеймером, потому что все слишком много думали, и слишком много читали, и никогда не могли вспомнить, в первый раз они сегодня это говорили или уже в пятнадцатый, на самом ли деле это произошло или же кто-то это придумал. Работников издательской сферы легко узнать: они рассказывают каждую историю будто впервые, но обязательно с таким выражением лица, какое бывает у человека, предложившего вам салфетку и вдруг осознавшего, что ею, возможно, уже пользовались.
— Ладно, бог с ним. — Он затянулся сигаретой и сделал паузу. — Ну ты и отмочила.
— С чем?
— С этой твоей рецензией. Это что вообще за дела?
— Что, все плохо?
— Нет, все замечательно. Отличная рецензия. Смешная. Этот Келси Ньюман, похоже, совсем того.
— И?..
— Ну ты и отмочила, конечно, — продолжал он. — С вами, писателями, не соскучишься.
Я понятия не имела, что именно сделала не так.
— Книга была опубликована в 2006-м. Мы, конечно, иногда опаздываем с рецензиями, но все-таки не на два года. Где ты ее взяла?
— Это вы мне ее прислали. Разве нет?
Видимо, он не присылал.
— Не говори ерунды, — возмутился он. — Вы, писатели, реальность от написанного, похоже, отличить не можете. Я, впрочем, всегда это говорил. Ну да ладно, не волнуйся, на первый раз прощаю тебя, не стану записывать в сумасшедшие. В конце концов, со всеми случается. Ату книгу, которую я прислал, не рецензируй, черт с ней. Времени уже нет, и к тому же там реклама встала на несколько недель вперед.
— Господи, какой кошмар, — я готова была сгореть со стыда. — Простите меня, пожалуйста. Я понятия не имею, как… Как же это получилось? Ерунда какая-то.
Я не только сгорала со стыда, но еще и потеряла четыреста фунтов и вместе с ними целое воскресенье, которое можно было посвятить работе над романом.
