машин. Переходить дорогу на желтый он не стал: вдруг нарвется на сержанта Славинского и получит штраф?

Внутренний голос подсказывал: будь сегодня осмотрительнее. Красный сигнал светофора зажегся вроде бы раньше, чем ожидалось. Что это? Знамение? Да, пожалуй, забывать об осторожности не стоило.

Пройдя под тенистыми кронами дубов и кленов, Алекс свернул за угол девятиэтажного кирпичного корпуса. К больнице, передним фасадом выходившей на Тринадцатую улицу, вели широкие каменные ступени. Вход представлял собой стрельчатую арку из монолитного бетона, с претензией на изящество украшенную лепными вьющимися лозами вокруг глубоко посаженных дубовых дверей. Проникнуть внутрь через главный вход было непросто: требовалось преодолеть многочисленные бюрократические рогатки, придуманные для обычных посетителей. Что касается близких родственников постоянных пациентов, то им разрешалось заходить через куда более скромную дверь в тыльной части здания.

Трава под громадными дубами покрывала почву неравномерно; в местах, где могучие корни подходили близко к поверхности, виднелись проплешины голой земли. Алекс бросил взгляд на окна, все до единого забранные прочными решетками. Человеку сквозь это стальное плетение не пробраться. Задний фасад здания вполне соответствовал сущности заведения.

Просторные нижние этажи больницы отвели пациентам, которые попадали в «Мать роз» для лечения эмоциональных расстройств, наркозависимости, а также просто для восстановления и медицинской реабилитации. А вот матушку Алекса заперли на малолюдном девятом этаже, в охраняемой зоне, отведенной для буйных. Среди них были и убийцы, которых суд признал невменяемыми. За те годы, что провела здесь мать Алекса, произошло несколько нападений на других пациентов и даже сотрудников. Из- за этого ему все время было не по себе — как бы с ней чего-нибудь не случилось!

Он обшарил взглядом шеренгу матовых, практически непроницаемых стекол, хотя никогда не видел за ними ничего, кроме расплывчатых теней.

В стальной двери заднего входа было небольшое квадратное оконце с армированным стеклом. Алекс потянул ручку на себя, и в нос ударил больничный запах, от которого всегда перехватывало дыхание.

Дежурный охранник узнал его и скупо кивнул. Алекс выдавливал деревянную улыбку, пока выворачивал карманы, складывая ключи, перочинный ножик, монетки и сотовый телефон в пластиковый лоток, лежавший на столе возле металлодетектора. Успешно пройдя через рамку, он остановился и взял из рук пожилого неулыбчивого охранника свой мобильник и денежную мелочь. Связка ключей и ножик останутся на вахте вплоть до окончания визита — бывали случаи, когда у посетителей воровали ключи и потом использовали как оружие.

Алекс прошел чуть вперед, склонился над стальным регистрационным столом и взял в руку дешевенькую синюю шариковую ручку, грязной тесемкой привязанную к планшету с зажимом для бумаг. Эта веревочка представляла собой самое слабое звено в охранной системе здания. Женщина по имени Дорин, сидевшая за столом, знала Алекса в лицо. Прижав телефонную трубку к уху плечом, она ворошила страницы гроссбуха, отвечая на вопросы о доставке какого-то стираного белья. Она улыбнулась Алексу, когда тот писал свое имя на регистрационном бланке. Дорин всегда относилась к нему по-матерински, явно сочувствуя семейному горю.

Алекс зашел в единственный лифт, доезжавший до девятого этажа. Стены кабинки были до голого металла исцарапаны горизонтальными полосками от тележек и каталок. Внутри пахло затхлостью. Алекс наизусть знал мелодию натужных поскрипываний и постукиваний, которую производил поднимающийся лифт, и помнил, в какие моменты следует ожидать толчков.

Лифт насилу дотянул до девятого этажа и наконец распахнул двери, открыв взгляду дежурный пост. Женское и мужское отделения помещались в разных крылах здания и отделялись от лифтового холла вечно запертыми дверями. Алекс расписался в очередной карточке и добавил время прихода: три часа дня. За посетителями велся строгий контроль. На выходе придется расписываться вновь и опять-таки указывать время. Дверь в лифт не открывали до тех пор, пока не будут закончены все эти формальности: мера предосторожности на тот случай, если какой-нибудь хитроумный пациент вздумает прошмыгнуть мимо доверчивого сотрудника-новичка.

Санитар в широкой куртке и белых штанах вышел из кабинета позади дежурного поста, на ходу вытягивая тонкий стальной тросик с ключами, прикрепленный к подпружиненной катушке на поясном ремне. Санитар, крупный, но вечно сутулившийся мужчина, тоже знал Алекса в лицо. Да что говорить, молодого человека знали практически все, кто работал в «Матери роз».

Здоровяк заглянул в крохотное оконце, проделанное в могучей дубовой двери, и, удостоверившись, что опасности нет, провернул ключ в замке. Затем протянул Алексу пластиковый ключ, которым можно было разблокировать кнопку вызова с внутренней стороны.

— Позвоните, когда закончите.

Алекс кивнул.

— Как она там?

Санитар шевельнул покатыми плечами.

— Все по-прежнему.

— Беспокойств не причиняла?

Мужчина надломил бровь.

— Пару дней назад пыталась зарезать меня пластиковой ложкой. Вчера прыгнула на медсестру и забила бы до потери сознания, кабы в тот момент рядом не оказался мой сменщик.

Алекс покачал головой.

— Мне очень жаль, Генри…

Тот вновь пожал плечами.

— Работа есть работа.

— Я даже не знаю, как ее утихомирить.

Генри рукой придержал распахнутую дверь.

— Здесь ничего не попишешь, Алекс. Да и корить себя вам ни к чему. Она тоже не виновата. С больного человека взятки гладки.

Серый линолеум коридора был испещрен темными завитушками и зелеными пятнами — слабая попытка хоть как-то оживить интерьер, хотя менее унылым он от этого все равно не становился. Дневной свет, изливавшийся из незапертого солярия в дальнем конце коридора, подчеркивал неровности пола; глянцевый линолеум был подернут рябью как море. Двери в палаты по обеим сторонам коридора были сделаны из полированных дубовых панелей с серебристыми накладными пластинами на месте обычных ручек. В этой секции замков не имелось, палаты были индивидуальные, каждая — на одного пациента.

Из сумрачных обиталищ доносились крики. Гневные голоса и вопли были здесь не в диковинку: пациенты отбивались от своих мучителей невидимок.

Душевые кабинки возле санузлов всегда стояли запертыми, так же как и немногочисленные спецпалаты, куда переводили буянивших больных, чтобы утихомирились и стали вести себя поспокойнее.

Единственным светлым пятном в этом мрачном узилище был солярий — так здесь именовали террасу со стеклянными потолочными фонарями и аккуратно расставленными дубовыми столами, накрепко посаженными на болты. Зато легкие пластиковые стулья можно было двигать.

Мать сидела на диванчике возле дальней стены и смотрела на вошедшего сына, но никаких признаков узнавания не отразилось на ее лице. Изредка случались дни, когда она понимала, кто ее навестил, — но только не сегодня. Это всегда огорчало Алекса: ужасно обидно сидеть рядом и знать, что родная матушка понятия не имеет, кто ты такой.

Телевизор, вмурованный в стену высоко над полом, был настроен на канал, где показывали викторину «Колесо фортуны». Жизнерадостные возгласы и смех из динамиков ошеломляюще контрастировали с мрачноватым помещением. Развеселым зрителям в студии вторили некоторые пациенты, которые сами не понимали, чему радуются. Они знали одно: раз кому-то смешно, им тоже полагается смеяться, как бы из чувства социального долга. Впрочем, Алекс счел, что лучше такой смех, чем горькие слезы. Некоторые молодые женщины в промежутках между приступами веселья бросали на него внимательные взгляды.