энергией полураздавленного червя.
После всех предыдущих падений у меня хватило ума вооружиться палкой, чтобы нащупывать дорогу перед собой, и я без особого труда держал темп, сосредоточившись на заднице Энн в нескольких футах впереди меня. Как может такая сугубо функциональная часть организма являться причиной таких душевных мук, спрашивал я себя, обдумывая обычные биологические ответы. Я позабавился, вспомнив приведенную Эдельманом цитату из Дарвина: «Но с другой стороны, возникает сомнение: можно ли доверять человеческому уму — по моему твердому убеждению, развившемуся из ума низшего животного, — когда он делает столь важные выводы?» Возникло видение похотливого Шекспира, дерущего кухонную девку, точно дворовый пес, сразу после того, как он написал свой величайший сонет. И сладострастного Эйнштейна, обладателя увеличенного гиппокампа, переходящего от космических рассуждений к наслаждениям сыроватой прелюбодейной постели. Не станем включать сюда нашего затравленного президента, который, похоже, вызывает чувство превосходства даже у самого никчемного профессоришки и погрязшего во взяточничестве конгрессмена.
Погруженный в свои мечты, я, понятное дело, врезался в Энн, когда она остановилась завязать шнурок. Я поднял ее и поставил на ноги, и она прошипела: «Козел», а потом поздравила меня с тем, что я поднял ее так легко. Я довольно силен физически благодаря бессмысленной утренней гимнастике — единственная программа самосовершенствования, от которой я не отказался. Я хотел сохранить способность откупоривать винные бутылки, открывать консервные банки, подниматься по лестнице в спальню.
Когда мы добрались до пещеры Джо, Марша ждала нас там, а потом бросилась в кусты, каковое обстоятельство, по мнению Дика, свидетельствовало о том, что ей известно местонахождение Джо. Меня несколько удручила пришедшая в голову мысль, что хорошо бы отдохнуть на одной из оленьих шкур, вытащив ее из пещеры Джо. Энн дала мне маленькую бутылочку воды с прыскалкой, какими пользуются спортсмены-ходоки, бегуны и велосипедисты, и я поперхнулся, когда струя ударила в рот. Энн ринулась вслед за Диком и Маршей, и я с трудом потащился за ней, поборов уныние малого ребенка, не поспевающего за взрослыми. Сердце мое трепыхалось и стрекотало, дыхалки не хватало, но я продолжал брести почти наугад — во всяком случае, пока не услышал треск кустов впереди.
Когда я вышел на высокий откос над ручьем, где Джо нашел огромный медвежий череп, я услышал лай Марши. Поодаль Дик и Энн, запрокинув головы, смотрели в кроны двух высоченных белых сосен, а Марша возбужденно царапала когтями кору одного из деревьев. Со своей позиции я ничего не видел и поспешил к ним. Заслышав мои шаги, Энн обернулась и указала пальцем прямо вверх. Поначалу я ничего не увидел, но потом, между двумя верхушками сосен, почти сплетшихся ветвями, разглядел гамак. Он находился на высоте по меньшей мере пятидесяти футов, и в нем явно лежал Джо, хотя и совершенно неподвижно. Сказать, что мы пришли в замешательство, значит ничего не сказать.
— Он древесное животное, — заметил я довольно тупо.
Мы уселись на землю, чтобы молча обдумать положение. Спустя несколько тягостных минут Энн взяла несколько таблеток из пузырька в рюкзаке Дика и засунула свою бутылку воды с прыскалкой в боковой карман походных штанов.
— Не упади, — неловко сказал Дик, но она ничего не ответила и полезла на дерево.
Взбираться было легко, хотя сам я не подписался бы на такое. Ветви у белых сосен размещаются на удобном расстоянии друг от друга, но когда Энн достигла гамака, мы явственно услышали протяжный тоскливый вой, какой слышишь на традиционных ирландских похоронах или на пленках с записями обрядов коренных американцев, сделанными этнографами. От этого звука у меня все внутри перевернулось, и я заскрипел зубами и принялся бить по земле ладонью. Марша забралась Дику на колени и закрыла глаза. Дик уставился на извилистый ручей, пытаясь хоть немного успокоиться. Бессмысленно было пытаться представить, как беснуется бедный поврежденный мозг Джо, пока вопли не стали такими дикими, что лес отказывался поглощать их. Правду сказать, я расплакался, чего не делал со времени ухода из жизни моего отца, и даже тогда я продержался до следующего утра, когда увидел отцовский портфель на столе в комнатушке, где хранилась его большая коллекция минералов. Тогда я заплакал. И теперь заплакал.
Когда вой наконец прекратился, Дик медленно повалился навзничь, а Марша подбежала ко мне и стала рядом, виляя хвостом. Энн спустилась с дерева, взяла немного жрачки и полезла обратно, не промолвив ни слова. Я поделился с Диком сандвичем с консервированным мясом, приправленным домашним хреном Эдны, таким острым, что носовые пазухи разом прочищались. Дик достал бутылку виски, и мы несколько мгновений пристально смотрели на нее, словно поняв наконец истинное назначение виски, а потом каждый сделал по глотку.
Энн снова спустилась в начале вечера. Она выглядела страшно измученной и прошептала свистящим шепотом: «Благодарение богу за фармацевтические компании». Мне также показалось, что она лишилась определенных романтических иллюзий, по крайней мере на время. Дик приготовил ей чашку растворимого кофе, куда она подлила порядочно виски. Она излучала чувство беспомощности, которое владело всеми нами.
Дым от нашего костра поднимался вертикально вверх в недвижном воздухе, дым всесожжения, легкой пеленой обволакивающий гамак Джо в шелковистом тумане. Единственным нашим утешением были дозированные по булькам глотки виски да еще тихое бормотание ручья. Мои мысли вернулись к нашей коллективной беспомощности, хотя если бы все гениальные авторы книг о мозге, стоящих на моем стеллаже, или, по крайней мере, Эдельман, Дамасио, Слободкин, Кальвин и другие находились здесь, они мало чего смогли бы сделать — разве только значительно повысить интеллектуальный уровень разговора. Примерно в таком положении находится онколог, обладающий обширными знаниями о меланоме, только не умеющий ее лечить. Выкорчуй ее своей миниатюрной лопатой — скальпелем. Человек на дереве над нами был так же недосягаем, как луна, создававшая иллюзию, будто она примостилась в ветвях рядом с ним, но луна была одним из величайших утешений для него, судя по тому, как часто она упоминалась в его дневниках, которые в известном смысле являлись попыткой поврежденного мозга перекроить карту чувственно постигаемого мира после утрат, вызванных травмой. Ты невольно задумывался о работе его нервной системы по корреляции восприятий; об отчаянных попытках бесконечно тонких оболочек мозговой ткани нанести на карту мира деревья и воду, птиц и животных, к которым его тянуло; о его полной и непосредственной растворенности в чувствах, не ослабленных нашими обычными заботами и тревогами. И то «я», которое у Джо осталось, многие сочли бы номинальным, вероятно не стоящим того, чтобы ради него жить, но, с другой стороны, у меня имелось подозрение, возможно глупое, что он просто перешел в сферу
Перед наступлением темноты Дик полез на дерево с дополнительной таблеткой на сон грядущий; доза, вероятно, была великовата, но служила гарантией от серьезного приступа ночью. Ясное дело, нам нисколько не хотелось снова услышать жуткий вой, который в темноте бил бы по нервам со страшной силой, даже сильнее, чем днем, когда он выжег в уме все мысли до единой.
Проворство, с каким Дик взбирался на дерево, давало неверное представление о его возрасте, практически равном моему. Я вспомнил невыносимую скучную встречу со своим бухгалтером прошлой весной, когда он радостно сообщил мне, что, по статистике, средняя продолжительность жизни теперь — восемьдесят три года. Счастливый дар богатой бессмысленной жизни, думал я тогда, в задумчивости своей едва не попав под несущееся по Раш-стрит такси. Поддавшись порыву, я зашел в ресторан Гибсона и взял бифштекс с целой бутылкой «померола», полагая, что вполне могу себе позволить сократить жизнь на месяц. Бедные Дик и Эдна покупали только дешевую постную вырезку. Много лет назад я послал им на Рождество двадцать акций компании «Форд мотор», и подарок вернулся обратно с благодарственной запиской от Дика, смысл которой сводился к тому, что для него уже «слишком поздно» владеть акционерным капиталом, поскольку он не хочет лишней головной боли. В этом году я собирался поручить ньюберрийскому торговому агенту доставить сюда новый желтый пикап и сомневался, что у Дика хватит решимости вернуть его, поскольку он высоко ценит пикапы. Дик никогда не интересовался деньгами сверх необходимых им с Эдной на прожитье. Однажды он потратил всю недельную зарплату, чтобы купить мне удилище, но главным образом потому, что терпеть не мог старое «расхлябанное» удилище, которым я
