левую так и потягивает, скручивает всю.

Растолковав матросу, как и что подавать команде, заглянула к Михайловне на камбуз, кокша затевала готовку к обеду, и вернулась к себе. Время подбиралось к половине восьмого.

Первым пришел в кают-компанию дед. Старший механик любил вставать пораньше. «Кто раньше встает, тому Бог дает», — любил говорить он. Потом дед не меньше часа лазил по собственным владеньям, не забывал заглянуть во все уголки, где находились какие-либо механизмы, нагуливал отменный аппетит, и для него Михайловна держала что-нибудь посущественнее, оставленное с ужина.

— Справилась со штормом машинешка, — сказал старший механик Петровне. — Добрый движок на «Зарайске»… Ему б еще крутить да крутить. А вот отправляют в утиль, Петровна. Жалко.

— Меня тоже на вторсырье, — улыбнулась буфетчица. — Доплавала-таки до пенсии, Сергей Пахомыч.

— Не прибедняйся, мать. Ты у нас еще морячка хоть куда. Хочешь замуж за второго выдам? Приличный мужик. Не курит и не пьет. Жених!

Второй механик уже два года, как овдовел, стармех не первый раз затевал про это разговоры, не давал покоя ни Петровне, ни первому заму, который был годами его постарше.

Вера Петровна отмахнулась и ушла в буфетную. Качало поменьше, да и притерпелась уже, свыклась.

«Женихи, — подумала она. — Тебе ли о них думать, Вероника… Вон и боцман Свитенко не дает проходу: «Домик у меня, цветы будем растить, красоте радоваться, Петровна. Оба одиноки. Кому мы еще нужны, если не друг другу…» А что, Семен Игнатьич — добрый человек, за ним не пропадешь. Ведь одной- то совсем плохо. Заболеешь — кружку воды никто не поднесет. А хватит кондрашка — завоняешь в квартире, пока о тебе соседи вспомнят да на кладбище оттащат. Хорошо бы в море помереть… Зашьют в парусину — и за борт. Занесет штурман координаты в судовой журнал — вот тебе и весь памятник. И расходов никаких. Только теперь уж так не придется. Последний рейс… Вот он и пришел для меня».

Стармех шумно приветствовал кого-то. Вера Петровна выглянула и увидела доктора Фоминых. Доктор ей нравился. Он всегда был веселый, светлый, уютней становилось в кают-компании, когда приходил Вадим Николаевич. Он подшучивал над всеми, только на доктора не обижались, умел рассказывать анекдоты, запаса их хватало доктору на рейс. Третий штурман, Ярик Бекишев, утверждал, что доктор их попросту сочиняет.

— Good morning, our very nike mistress of the house! — поздоровался доктор с Петровной. — Опять курячьи консервы? Их я, по-моему, не санкционировал…

— Штормовая добавка, доктор, — улыбнулась буфетчица.

— Тогда все all right до полного о’кея. Послушайте, дед, вы знаете историю о том, как Жора и Прокоша нанялись кочегарами на пароход?

— Постойте, Николаич! — закричал, появляясь в дверях, третий штурман. — Не рассказывайте без меня! Я на минутку поднимусь на мостик — и сюда. Мастер зовет…

Ярик, или как он любил чтоб его называли, Ярослав Михайлович, помчался наверх, и в кают- компанию вошел Коля Кадушкин, радист.

Когда вернулся третий штурман, доктор принялся рассказывать байку, но конца ее Петровна не узнала. Она заливала чайник, когда из кают-компании донесся хохот.

— Что видели сегодня во сне, Михалыч? — спрашивал меж тем третьего доктор. — Ежели что сексуальное — не смущайтесь. По срокам такому пора уже сниться.

Бекишев покраснел и покосился на Петровну. Она чуть заметно улыбнулась и, поставив чайник, скрылась в буфетной.

— …Считаете, что такое в порядке нормы? — спрашивал штурман у доктора.

— Абсолютно, Михалыч, — отвечал Фоминых, — Естественная реакция организма. Идите спокойно на вахту, делайте нам добрую погоду, а потом продолжайте смотреть те же самые сны. За последствия ручаюсь…

К восьми ноль-ноль кают-компания опустела. Теперь надо ждать тех, кто сменится с вахты. Вера Петровна заглянула в столовую команды. Дед Архип справлялся неплохо. С вахты старпома сменился дружок его, Ленька, принялся помогать парню.

Старпом пришел последним. Он всегда опаздывал, забот у старпома больше чем у кого-либо, и буфетчица не сердилась на него, хотя чиф и заставлял ее оставаться здесь лишние четверть часа. Скольких старпомов Петровна перевидала, и все они, отстояв на мостике вахту с четырех до восьми утра, приходили поздно на завтрак.

Черноморцев не поздоровался с нею. Был он хмур, небрит, осунулся, за время шторма постарел. Петровне стало вдруг жалко этого человека. Женщина не любила его за сухость, резкий приказной тон, некую надменность и пренебрежительность к людям. Да и за историю с Танькой, которую, надо отдать справедливость, старпом оставил в покое, не замечал девку после «душевной беседы» с Петровной в его каюте.

И вдруг она пожалела Черноморцева. Пожалела и удивилась. Но прогонять возникшее чувство Петровне не хотелось, оно согрело ее, даже руки крутить перестало, обозначилось некое облегчение.

— Доброе утро, Валерий Павлович, — улыбнулась она старпому, и тот поднял голову, удивленно и беспомощно моргнул несколько раз глазами. За весь рейс они и слова не сказали, старались даже не смотреть друг на друга, а тут на тебе…

— Здравствуйте, Вера Петровна, — помедлив, ясно и твердо проговорил старпом, отведя глаза, и буфетчица поспешила уйти к себе.

«Задерганный он, — размышляла она. — Хотя и держится стойко, виду не подает, не раскисает. Небось, уже и в партком таскали, драили за то, что развод задумал. Слыхала, что треплют про его кикимору. С такой стервою поживи — не только сухарем станешь, людей кусать начнешь. И зачем только бабы мужиков близких травят? Ведь столько у нас средств других, чтобы вить из них веревки… Мужики, они сами хотят залезть под каблук. Лишь бы не видать его было, и чтоб против шерсти их не гладить, достоинство внешнее оберечь, самолюбия не коснуться. Вон как мне пришлось с Сиражутдином… И вера не наша, и порядки другие, а сумела ведь не только с кавказским мужем, но и с матушкой Патимат ужиться».

В сорок восьмом году плавала Петровна на танкере «Памир» и встретилась там с механиком из Дагестана. До войны Сиражутдин Мирзоев работал в Касптанкере. Воевал в Волжской флотилии, на бронетанкерах. Потом перебросили его на Тихоокеанский флот, и здесь, в августе сорок пятого, покалечило ему ногу при высадке десанта на остров Итуруп.

На Каспий Сиражутдин не вернулся, остался плавать на Востоке. А когда согласилась Вера Петровна выйти за него замуж, просил ее только об одном: перестать плавать. Да ей и самой хотелось нормальной жизни. Не для баб океанская маета. Это мужское дело — уходить в море. Ну, куда еще не шло таким неприкаянным, вроде Михайловны и ее самой… А вот замужней женщине полный должен быть запрет на пароходы. Дали Мирзоеву комнату на Второй Речке, обзавелись они нехитрым хозяйством, первым делом кроватку купили для будущей Патимат, она уже обозначилась, ожидалась, а когда родилась — назвали так в честь матери Сиражутдина. Про себя-то Петровна звала дочку Машей.

Когда девочка родилась, Сиражутдин отправился в Махачкалу и привез оттуда мать, она жила у него одиноко, муж и сыновья погибли в войну, близких родственников не осталось. Так они зажили вместе. Сиражутдин ходил в море, а женщины с нетерпением ждали дня прихода. Рейсы у «Памира», а с этим судном механик Мирзоев не расставался, были короткие. Танкер снабжал топливом Сахалин, Курилы, Камчатку, и больше чем на месяц Сиражутдин из дома не отлучался.

Однажды танкер пришел на короткое время в Находку, там ему предстояло налиться и идти в Нагаевский порт. Время совпало с воскресным днем. Вера Петровна отправила пятилетнюю дочь с бабушкой Патимат погулять и поехала в Находку повидаться с мужем. Сам он выбраться во Владивосток не сумел.