Джерард не догадается — теперь, когда знает, что они с Бруно познакомились в поезде? Разве истина не откроется ему в один прекрасный день (ночь, минуту), когда его толстые пальцы подносят ко рту сигару? Так чего они выжидают — Джерард, полиция? Порой ему начинало казаться, что Джерард намерен собрать все мельчайшие факты по делу, все улики до последней крупинки, изобличающие их обоих, разом все это на них обрушить и их уничтожить. Но пусть как угодно уничтожат его самого, подумал Гай, зданий его им не уничтожить. И он вновь почувствовал странную и одинокую отъединенность своего духа от плоти и даже сознания.

Но, предположим, их с Бруно тайну так и не откроют? Все равно остаются минуты, когда ужас от им совершенного сливается с беспредельной подавленностью и он начинает ощущать в этой тайне какую-то зачарованную неприкосновенность. Возможно, подумал он, именно поэтому он не боится ни Джерарда, ни полиции: он по-прежнему верит в ее неприкосновенность. Если до сих пор, несмотря на всю их беспечность, на все намеки Бруно, никто не разгадал этой тайны, так, может быть, есть нечто такое, что делает ее неуязвимой?

Анна уснула. Он смотрел на плавный изгиб ее лба, посеребренного светом камина. Затем потянулся губами и поцеловал ее в лоб, нежно, чтобы не разбудить. Снедающая его боль отлилась в слова: «Я прощаю тебя». Ему хотелось услышать их от Анны, и только от Анны.

В его представлении чаша весов, на которую брошена его вина, так безнадежно перевешивает другую, что этого нельзя даже измерить, но все же он беспрерывно подбрасывал на другую столь же безнадежно легкие — легче перышка — доводы самозащиты. Преступление совершено им во имя самозащиты, уговаривал он себя, но не решался до конца в это поверить. Раз уж он верил, что зло полностью в нем утвердилось, он должен поверить и в то, что оно естественным и неодолимым образом проявляется в нем. Он поэтому задавался время от времени вопросом, не доставило ли ему преступление определенного наслаждения, не извлек ли он из него некоего примитивного удовольствия, ибо чем еще можно объяснить свойственную роду людскому неистребимую терпимость к войнам, самоубийственное ликование, с каким их встречают люди, как не примитивным удовольствием от убийства? Поскольку же способность задаваться этим вопросом пробуждалась так часто, он признал за истину, что так оно и есть.

Окружной прокурор Фил Хоуленд, сухопарый, безупречно одетый и настолько же весь из углов, насколько расплывчат был Джерард, терпеливо улыбнулся сквозь облако сигаретного дыма.

— Оставьте парнишку в покое. Признаю, поначалу ваше предположение показалось мне любопытным. Мы тоже прочесали весь круг знакомств. Ровным счетом ничего, Джерард. Нельзя же арестовать человека только за то, что он собой представляет.

Джерард скрестил ноги наоборот и обходительно улыбнулся. Настал его час. Он испытывал тем большее удовлетворение, что ему приходилось здесь сиживать и с такой же улыбкой вести беседы куда менее важные.

Хоуленд кончиками пальцев подтолкнул к краю стола отпечатанный на машинке листок.

— Вот двенадцать новых имен, если вам интересно. Знакомые покойного мистера Сэмюела, данные представили страховые компании.

Хоуленд произнес это спокойным скучающим голосом, и Джерард понял, что он напустил на себя выражение особой скуки, потому что у него, окружного прокурора находится в распоряжении несколько сотен сотрудников и ему ничего не стоит раскинуть — и куда шире — куда более тонкие сети.

— Можете порвать этот список, — сказал Джерард.

Хоуленд улыбнулся, чтобы скрыть удивление, однако не мог спрятать любопытство, зажегшееся в черных, широко посаженных глазах.

— Вероятно, вы нашли, кого искали. Разумеется, это Чарлз Бруно.

— Разумеется, — хихикнул Джерард. — Только за другое убийство.

— Всего за одно? Вы же всегда твердили, что он способен на четыре-пять.

— Я этого не твердил, — тихо возразил Джерард разглаживая на коленях сложенные втрое, как письма, листки бумаги.

— Кого он убил?

— Интересно? Не догадываетесь? — улыбнулся Джерард, зажав в зубах сигару. Он пододвинул стул и принялся раскладывать на сиденье бумаги. Сколько бы ни было бумаг, он никогда не пользовался письменным столом Хоуленда, а теперь Хоуленд и подавно не подумал ему предложить. Джерард знал, что Хоуленд недолюбливает его и в личном, и в профессиональном отношении. Хоуленд обвинял его в нежелании сотрудничать с полицией. Полиция, впрочем, и сама ни разу ему не помогла, напротив, мешала, но и при всем том за последние десять лет Джерард раскрыл впечатляющее количество дел, в которых полиция даже не вышла на след.

Хоуленд встал, явив Джерарду свои худые длинные ноги, лениво обошел стол и остановился перед Джерардом, опершись задом о столешницу.

— Но проливает ли все это свет на данное дело?

— С полицией какая беда? Она привыкла мыслить однолинейно, — заметил Джерард. — В этом же деле, как и во многих других, потребовалось мышление двулинейное. Без него это дело просто нельзя было бы раскрыть.

— Кого и когда? — спросил Хоуленд с усталым вздохом.

— Гай Хайнс — слышали о таком?

— Еще бы. Мы допросили его еще на прошлой неделе.

— Его жена. Одиннадцатого июня прошлого года в Меткафе, штат Техас. Удушение. Вспоминаете? Полиция так и не нашла убийцу.

— Чарлз Бруно? — нахмурился Хоуленд.

— Вы ведь не знали, что Чарлз Бруно и Гай Хайнс первого июня ехали на юг в одном поезде? За десять дней до убийства жены Хайнса. Итак, какие вы из этого делаете выводы?

— Вы хотите сказать, что они уже были знакомы до первого июня?

— Нет, я хочу сказать, что они случайно познакомились в поезде. Способны выстроить дальнейший ход событий? Я подбрасываю вам недостающее звено.

Окружной прокурор понимающе улыбнулся.

— Вы утверждаете, что Чарлз Бруно убил жену Гая Хайнса?

— Именно, — припечатал Джерард, поднимая взгляд от бумаг. — Вопрос: есть ли у меня доказательства? Вот они. Большего вам и не понадобится. — Он указал на длинный ряд бумажек, выложенных одна на другую, как карты в пасьянсе «Солитер». — Читайте снизу вверх.

Пока Хоуленд читал, Джерард налил себе воды из стоящего в углу бачка и раскурил новую сигару от старой. Самые последние показания — таксиста, который вез Чарлза в Меткафе, — поступили только этим утром. Он даже не успел выпить по этому поводу, но обязательно пропустит три, если не четыре стопочки, как только уйдет от Хоуленда, в вагоне-ресторане скорого поезда до Айовы.

Бумаги представляли собой заверенные свидетельские показания — коридорных гостиницы «Ла Фонда»; некоего Эдварда Уилсона, который видел, как Чарлз выехал с вокзала Санта-Фе в восточном направлении в день убийства Мириам Хайнс; меткафского таксиста, который отвозил Чарлза в луна-парк «Царство веселья» на озере Меткаф; бармена из придорожного ресторанчика, где Чарлз пытался разжиться крепким спиртным; а также счета за междугородные звонки в Меткаф.

— Но вам, конечно, все это уже известно, — заметил Джерард.

— Большей частью, — невозмутимо ответил Хоуленд, продолжая читать.

— Вы знали и о его вылазке в Меткаф в тот самый день, не так ли? — осведомился Джерард, но в очень уж он был хорошем настроении, чтобы подпускать шпильки. — Найти таксиста было ох как нелегко. Пришлось идти за ним до самого Сиэтла, но, когда мы его раскопали, он вспомнил все сам, без подсказки. Такого молодого человека, как Чарлз Бруно, нескоро забудешь.