его энергичную красоту, которую Гай отметил на фотографии. На нем были серые ботинки из толстой кожи, словно он явился сюда из Хьюстона прямо с работы. Нет, нынче Мириам не стала бы хвалиться им перед знакомыми, подумал Гай.

— Вы не знаете, кто мог бы желать миссис Хайнс смерти?

— Знаю, — ответил Маркмен и указал на Гая: — Он.

Публика повернула головы поглядеть на Гая. Он подобрался и смерил Маркмена взглядом — сейчас он впервые по-настоящему его заподозрил.

— Почему?

Оуэн Маркмен долго мялся, бормотал что-то себе под нос, но в конце концов выдавил из себя единственное слово:

— Ревновал.

В подтверждение сказанного Маркмен не смог привести ни одного убедительного довода, но после него обвинения в ревности посыпались со всех сторон. Даже Кэтрин Смит пискнула:

— Я тоже так думаю.

Адвокат Гая хихикнул. В портфеле у него лежали письменные показания Фолкнеров. Его хихиканье вызвало у Гая отвращение. Гай терпеть не мог судебные разбирательства Они напоминали ему грязную игру, чья цель не установить истину, а дать адвокату возможность схватиться с коллегой и выбить того из седла на какой-нибудь процессуальной закорючке.

— Вы отказались от солидного заказа… — начал коронер.[12]

— Я от него не отказывался, — возразил Гай, — я написал заказчикам, что он мне не нужен, еще не получив его.

— Вы послали телеграмму. Вы не желали, чтобы жена туда за вами последовала. Но, узнав в Мексике, что жена потеряла ребенка, вы отправили в Палм-Бич еще одну телеграмму с просьбой рассмотреть вашу кандидатуру на получение заказа. Почему?

— Потому что решил, что она за мной не последует. Я подозревал, что она намерена тянуть с разводом до бесконечности. Но я собирался повидаться с ней на этой неделе, чтобы обсудить развод.

Гай утер со лба капельки пота и заметил, как его адвокат огорченно поджал губы: он не хотел, чтобы Гай затрагивал вопрос о разводе в связи с переменой своего отношения к заказу. Но Гаю было наплевать. Он сказал правду, и пусть обходятся с ней, как сочтут нужным.

— Как вы считаете, миссис Джойс, муж вашей покойной дочери способен устроить такое убийство?

— Да, — ответила миссис Джойс, на мгновенье замявшись и поднимая голову. Ее воспаленные веки почти прикрыли проницательные глаза, как это Гай не раз видел в прошлом, и трудно было понять, на что именно устремлен их взгляд. — Ему был нужен развод.

На это миссис Джойс указали, что всего несколько минут тому назад она утверждала, будто дочь хотела развода, а Гай Хайнс нет, потому что все еще ее любил.

— Если развода хотели обе стороны, а что мистер Хайнс его хотел, так это доказано, почему развод не состоялся?

Суд оживился. Эксперты по отпечаткам пальцев пришли каждый к разному заключению. Хозяин скобяного магазинчика, куда Мириам заходила накануне дня убийства, не мог толком сказать, кто с ней был — женщина или мужчина, и тот факт, что его проинструктировали в пользу мужчины, как-то утонул в новой волне смешков. Адвокат Гая пустился в разглагольствования о расстоянии между Меткафом и Мехико-сити, о письменных показаниях Фолкнеров, но Гай был уверен, что одна лишь его прямота снимет с него любое подозрение.

Подводя итоги разбирательства, коронер сделал предположение, что убийство, скорее всего, совершил маньяк, не известный ни жертве, ни другим сторонам. В вердикте фигурировали «неизвестное лицо или лица», и дело было передано на расследование в полицию.

На другой день — Гай как раз уезжал из дома и прощался с матерью — пришла телеграмма: «Теплый привет с золотого запада тчк Без подписи».

— От Фолкнеров, — поспешно заявил он матери.

Та улыбнулась.

— Скажи Анне, чтобы хорошенько заботилась о моем мальчике.

Она притянула его к себе, нежно взяв за ухо, и поцеловала в щеку.

Он все еще комкал в руке телеграмму от Бруно, когда приехал в аэропорт. Тут он разорвал ее на мелкие клочки и выбросил в проволочную корзину для мусора у края летного поля. Но ветер повыдул все клочки до последнего, и они понеслись по бетону, весело приплясывая на солнце, как конфетти.

Гай мучился, пытаясь прийти к окончательному ответу — Бруно или не Бруно? — но потом махнул рукой. То, что это могло быть делом рук Бруно, представлялось слишком уж невероятным. Могла ли рекламная карточка меткафской таксомоторной компании служить веским доказательством? Бруно вполне мог найти эту карточку в Санта-Фе и послать Гаю, это было бы в его духе. Тут, конечно, маньяк виноват, как считают коронер и все остальные, а если нет, то куда вероятнее, что убийство подстроил Оуэн Маркмен. Он выбросил из головы Меткаф, Мириам и Бруно и весь ушел в работу над «Пальмирой», которая, как он понял в первый же день, потребует от него всех наличных запасов дипломатического такта, строительных знаний и просто физических сил. Он выбросил из головы все свое прошлое, которое, при всех его превосходных целях и борьбе за их претворение, при всех скромных успехах, что он добивался, выглядело ничтожным и низменным по сравнению с великолепным главным зданием загородного клуба. В своей памяти он оставил одну только Анну. По мере погружения в новое творение в нем росло чувство, что он возрождается к другой, более совершенной жизни.

Фотокорреспонденты из разных газет и журналов отсняли главное здание, плавательный бассейн, купальные павильоны и террасы на ранних этапах строительства. Были сфотографированы и члены клуба за осмотром строительной площадки; Гай догадывался, что под этим снимком будет указана сумма, которую каждый из них пожертвовал на приют царственного отдохновения. Порой Гай подумывал, уж не объясняется ли отчасти его восторженность огромными деньгами, вложенными в осуществление проекта, обилием стройматериалов и площадей, оказавшихся в его распоряжении, лестью богачей, которые наперебой зазывали его в гости. Гай отклонял их предложения. Он понимал, что, возможно, упускает из-за этого небольшие заказы, которые были бы очень кстати зимой, но понимал он и то, что решительно не способен принудить себя вести светскую жизнь, какую большинство архитекторов воспринимали как само собой разумеющееся. Когда ему хотелось провести вечер в компании, он ехал за несколько миль автобусом к Кларенсу Брилхарту, они вместе обедали, слушали пластинки и вели беседы. Кларенс Брилхарт, управляющий клубом «Пальмира», в прошлом маклер, был высокий старый седой джентльмен; Гай часто ловил себя на мысли, что хотел бы иметь такого отца. Больше всего Гая восхищал дух неспешной праздности, свойственный Брилхарту как в собственном доме, так и на стройплощадке с ее суетой и лихорадкой. Гай надеялся в старости походить на него. Но он знал про себя, что слишком нетерпелив, всегда был слишком нетерпеливым. А поспешность, и это он тоже знал, неизбежно роняет достоинство. Вечерами Гай большей частью читал, писал длинные письма Анне или просто заваливался спать, потому что к пяти утрам уже бывал на ногах и нередко весь день сам работал с паяльником или раствором или орудовал мастерком. Почти всех рабочих он знал по имени. Ему нравилось оценивать нрав строителя и прикидывать, насколько он отвечает или не отвечает общему духу строительства. «Как будто дирижируешь симфоническим оркестром», — сравнил он в письме к Анне. В сумерках, когда он садился под кустами на поле для гольфа выкурить трубку и смотрел сверху на четыре белых строения, он чувствовал, что его «Пальмира» будет самим совершенством. Он понял это, когда первые горизонтальные перекрытия легли на рассредоточенные мраморные стойки главного здания. Торговое здание в Питтсбурге испортил каприз заказчика, который в последнюю минуту потребовал изменить форму окон. Больничный флигель в Чикаго, на взгляд Гая, был убит карнизом из более темного камня, чем предусматривалось проектом. Но Брилхарт