Третий звонок я сделала родителям Гэбби. Ее мать, напичканная лекарствами, лежала в постели. Я поговорила с мистером Макаулеем. Похороны были назначены на четверг.

Некоторое время я безутешно рыдала, сотрясаясь всем телом. Демоны, живущие в моей крови, орали, что жаждут алкоголя. Накорми нас. Заглуши. Утоли нашу боль. Все так просто.

Да, очень просто. Но я не сделала этого. Выстояла. Если я сдамся сейчас, то потеряю работу, друзей, уважение к себе. И позволю Сен-Жаку/Тэнгуэю с легкостью с собой расправиться.

Нет, я не сдамся, решила я твердо. Ни бутылке, ни маньяку. Ради светлой памяти о Гэбби. Ради себя и дочери.

Абсолютно трезвая, я ждала, сгорая от желания выложить Гэбби все, что творилось в моей душе. Очень часто я подходила к окну и проверяла, не уехали ли копы.

В понедельник около половины двенадцатого позвонил Райан. Ламанш закончил аутопсию. Причина смерти: перетяжка кровеносных сосудов. Несмотря на то что тело уже начало разлагаться, Ламанш нашел на шее Гэбби глубокий след от удавки. Кожа над этим следом и под ним была порвана в нескольких местах.

Райан замолк. Я представила Гэбби, изо всех сил пытающуюся дышать, до последнего мгновения цепляющуюся за жизнь. Стоп. Хорошо еще, что мы нашли ее так быстро. Не знаю, что со мной стало бы, если бы мне самой пришлось обследовать ее останки. Я и так с ума сходила от боли.

– ...были тоже повреждены. Да, еще он сказал, что на той штуковине, которой этот сукин сын ее задушил, были какие-то звенья или петли. У нее на коже остались углубления, по форме напоминающие спираль.

– Следов насилия он не обнаружил?

– Об этом сложно судить. Она довольно сильно разложилась. Но спермы не было.

– Когда наступила смерть?

– По словам Ламанша, самое меньшее – пять дней назад. Самое большее – десять.

– Довольно давно.

– Тело могло разложиться и сильнее, ведь было зарыто неглубоко, а в последнее время стоит жуткая жара.

О Боже! Не исключено, что он убил ее в день исчезновения.

– В ее квартире вы побывали?

– Да, ваша подруга явно приходила туда примерно перед самой смертью, хотя никто из соседей с ней не встречался.

– А о Тэнгуэе что-нибудь удалось выяснить?

– Весьма неожиданную информацию. Этот парень работает учителем в небольшой церковной школе на западном острове. – Я услышала шелест бумаги. – В школе 'Сен-Изидор'. С девяносто первого года. Двадцать восемь лет. Холост. В графе 'Другие родственники' в форме принятия на работу он написал 'нет'. Мы проверяем достоверность всех этих сведений. Живет тоже с девяносто первого. Согласно показаниям хозяйки квартиры он приехал откуда-то из Штатов.

– Отпечатки пальцев нашли?

– Много. Сегодня утром их образцы уже отправили на юг.

– А внутри перчатки, которая лежала на тех лапах?

– В ней по крайней мере два отпечатка оказались довольно отчетливыми. И смазанный рисунок ладони.

У меня перед глазами всплыл образ Гэбби, потом – полиэтиленового пакета для мусора. Перчатки. Я машинально написала в открытом блокноте: 'Перчатка'.

– Бертран сейчас в Ленноксвилле. Клодель пытается что-нибудь выведать в 'Сен-Изидоре', но пока почти безрезультатно. Там сейчас летние каникулы, на работу выходят только сторожа и уборщики.

– А в его квартире вы нашли что-нибудь? Имена, телефоны?

– Нет. Ни фотографий. Ни телефонных книжек. Ни писем. Этот тип живет как будто в социальном вакууме.

В течение некоторого времени мы оба обдумывали сказанное.

– Это, по всей вероятности, и объясняет его странные хобби, – сказал Райан.

– Вы о страсти к убийству животных?

– Да. А еще о коллекции ножей.

– Ножей?

– Их у него больше, чем у ортопеда. В основном хирургические – скальпели и лезвия. Он хранил их под кроватью. Вместе с коробкой хирургических перчаток. Оригинал.

– Одиночка-фетишист. Потрясающе!

– Еще он обожает порнографию. Мы нашли у него целую стопку засмотренных чуть ли не до дыр журналов.

– Что еще о нем узнали?

Опять послышался шелест бумаги.

– У него есть машина. 'Форд' восемьдесят седьмого года выпуска. Сейчас ее разыскивают. Сегодня