— Ага. Будущее народа…

— Из брошенных детей вырастет общество дегенератов! — завопила Шпулька.

— А какое тебе дело до общества? — безжалостно спросила Тереска.

Секунду Шпулька не знала, что ответить. Ее это очень даже волновало, но почему?

— Когда эти дети вырастут, мы же еще будем живы, правильно? — сказала она растерянно. — А я не желаю жить в обществе, которое состоит из опустившихся личностей и дегенератов. Особенно под старость.

— А в обществе, которое состоит из мошенников и бандитов, ты жить хочешь?

— Ну хорошо. Но для этого есть милиция…

— А для детей — органы социальной защиты и родители! Кроме того, дети долго растут! А тут — пожалуйста: один вечер, а сколько можно сделать! И мне хочется видеть результаты того, что я делаю, причем сразу, а не через двадцать лет!

Шпулька смутно почувствовала, что в этом есть какой-то смысл.

— Ну ладно, — признала она. — Но это так страшно и жутко!

— А мне нравятся страшные и жуткие вещи!

— Ты, наверное, ненормальная. Никто другой не впутывался бы в подобные вещи. Этот Богусь — просто кретин. Господи, влюбись ты в кого-нибудь другого!

— Отстань! — мрачно буркнула Тереска и пошла в сторону дома Шпульки. — Я никогда в жизни ни в кого больше не влюблюсь. С меня достаточно.

— Богусь не стоит того, чтобы быть последним! — категорически запротестовала Шпулька, и справедливость этого суждения ударила Тереску как молнией. Правда, до сей поры она полагала, что ее любовная жизнь необратимо рухнула и превратилась в руины, что разбитого сердца никто и никогда не склеит, но тут она вдруг засомневалась в справедливости этого решения. Богусь оказался идиотом. Может быть, когда-нибудь… кто-то еще… еще раз попробовать…

Она энергично задушила в сердце робкие надежды. Нет, исключено, из этого ничего не получится! Такие переживания не для нее, она должна заняться чем-нибудь другим. Торжественно объявленная благодарность милиции — это вам не жук начихал, это переполняет всю душу законной гордостью. Хотя совершенно иного характера…

— Если Кристине ее ухажер не сделает задания по физике, мы обе завтра сгорим как швед под Полтавой, — вдруг зловеще сказала Шпулька. — Я не верю, что ты успеешь сделать физику, а про меня и говорить нечего. Слушай, иди скорей домой и хотя бы попробуй что-то решить!

* * *

Вопреки ожиданиям Янушек отнесся к предложению сотрудничать с большой прохладой.

— Ты мне лучше так и скажи, что я должен следить за всеми машинами в Варшаве, — сказал он презрительно. — Этот «опель» из Жолибожа, так, что, по-твоему, из этого следует? Мне вообще не возвращаться домой?

— Так ведь машина не стоит же непрерывно на Жолибоже. Она ездит по городу и где-нибудь останавливается. Ты можешь случайно на нее натолкнуться.

— А эта машина, с революцией, тебя уже не касается?

— И эта касается. Но и «опель» тоже.

— А почему?

— Нипочему. Они милиции нужны.

— Ого! Почему это, елки-метелки, милиция так накинулась на транспортные средства? Ну ладно, буду тебе искать машины, но за это две недели будешь вместо меня посуду мыть.

— Ты с ума спятил? — спросила Тереска с таким безграничным изумлением, что Янушек опомнился. Действительно, в этой области от его сестры требовать было нечего.

— Ну ладно, не мыть, — согласился он. — Делать домашнюю работу по математике.

Тереска изобразила на лице укоризну и осуждение.

— Я хочу обратить твое внимание, что домашними заданиями по математике для всяких там умственно отсталых я занимаюсь за деньги. Это моя профессиональная работа. А ты…

— А я бы тоже мог искать всякие там тачки по городу за деньги!

— Ничего подобного! Помогать милиции в поимке преступников — это общественная работа!

— Тогда считай, что мое домашнее задание по математике — твоя общественная работа! Если я буду тратить время на поиски машин по городу, то не смогу делать математику!

После длительных торгов обе стороны пошли на некоторые уступки. Сошлись на том, что за некоторые задания по математике полкласса Янушека будет обращать внимание на некоторые машины города.

Результатом этого договора был скорый визит Терески к участковому. После своего значительного вклада в дело борьбы с преступностью она чувствовала себя в отделении как дома. Она постучала в дверь, услышала изнутри какое-то восклицание, которое приняла за приглашение, и вошла.

Участковый сидел на стуле за своим столом, а напротив него на стуле сидел какой-то человек весьма симпатичной внешности, тоже очень пожилой, лет сорока. У него было лицо с мелкими острыми чертами и очень живые быстрые глаза. В целом он немного походил на птицу.

— Добрый день, — сказала вежливо Тереска. — Мой брат видел «опель».

Участковый при виде Терески вздрогнул и изменился в лице. Он тревожно посмотрел на своего собеседника, поднялся со стула и сделал такой жест, словно защищался от нечистой силы.

— Не сейчас, — сказал он поспешно. — То есть… Простите, но… А кто вам позволил войти… В общем, и хотел сказать, что… занят я и прошу подождать!

Тереска страшно удивилась. Она недовольно посмотрела на незнакомого человека, который все это время сидел с каменно-вежливым выражением лица.

— Я позже не могу… — начала она.

— Тогда завтра! — быстро перебил ее участковый. — По личным вопросам я принимаю завтра!

Тереску это так удивило, что она уже ничего не могла сказать. Она секунду постояла с открытым ртом и вышла из негостеприимной комнаты. На улице, за дверями участка, она наткнулась на Кшиштофа Цегну, который возвращался с патрулирования своей территории.

— Этот ваш шеф выкинул меня за дверь, — сказала Тереска возмущенно. — Я бы очень хотела знать почему!

— А он один? — поинтересовался Кшиштоф Цегна.

— Нет. Там сидит какой-то тип. С такой птичьей физиономией. Он на вид очень симпатичный, значит, наверняка преступник.

— Господи, помилуй! — застонал Кшиштоф Цегна. — Никакой не преступник, а майор! Вы успели что- нибудь сказать?

— Что вы говорите, неужели майор? Да нет, ничего я не успела. Я хотела сказать, что мой брат видел «опель». А он вообще не пожелал ничего слушать! В чем тут дело? Это вас больше не интересует?

Кшиштоф Цегна с минуту помолчал.

— Все из-за меня, — сконфуженно сказал он наконец. — Это дело ведет именно майор, а я все время ему перебегаю дорогу. Шеф боялся, что вы что-нибудь скажете и начнется катавасия. Теперь уж, елки- палки, точно начнется!

Он отказался от мысли вернуться в отделение и очень огорченный пошел вместе с Тереской по направлению к ее дому. Тереске стало любопытно.

— Я ничего не понимаю. Как это вы ему перебегаете дорогу? Мешаете ему?

— Нет, не это. Но я превышаю границы своих полномочий. Я сам тащу, вместо того чтобы все передавать, да еще и сотрудничаю с посторонними лицами. То есть с вами. Но у меня на это есть свои причины.

Тереске стало еще любопытней. Кшиштофа Цегну беспокойство и неуверенность в будущем угнетали страшно, поэтому ему очень хотелось перед кем-нибудь высказаться. Вот почему он открыл Тереске все свои намерения и мечты о будущем.

У Терески его проблемы в мгновение ока нашли живейший отклик. Желание совершенствоваться и честолюбивые планы она всегда, особенно в последнее время, замечательно понимала. К тому же Кшиштоф Цегна действительно мечтал о многом.