выбирать учеников, словно груши на прилавке.

К счастью, все эти предложения делались в школе. На территории школы настроение у Терески непонятным образом менялось, и она не протестовала против дополнительных нагрузок. А потом уже обязана была держать данное слово и выполнять обещания. Вообще в школе, среди людей и разнообразных дел, отчаяние почему-то теряло силу, его удавалось спихнуть куда-то на самое дно души. Оно вылезало наверх только в одиночестве, когда ничто не мешало ей думать и переживать. В тишине своей комнаты, сидя за столом и глядя в окно на голые деревья и холодный, заплаканный мир, Тереска чувствовала себя смертельно, безнадежно, безгранично несчастной.

«Что-то в этом есть, — думала она, оторвавшись от недоделанного обабившегося недоумка Анри де Валуа, и глядя на черную ветку, качающуюся за окном. — В школе мне почему-то лучше… Что-то должно меня заставлять действовать и толкать к другим делам. Если у меня нет времени думать, тогда мне лучше. Надо чем-нибудь заняться. Ничего мне не хочется… Надо чем-нибудь заняться. Господи помоги, чем же мне заняться?»

На сей раз колка дров не годилась. Эта работа не занимала ум, мысль двигалась в другом направлении, и руки сами опускались. Школа? Трудно считать школу заманчивым развлечением. Унылая обязанность, причем на ограниченное время. Ученики — тоже самая обычная мука. Зарабатывать деньги… Нет, не зарабатывать, а тратить! Тряпки, косметика… Ни к чему! Для кого?..

Мысль о том, что ей не для кого одеваться и не для кого выглядеть красивой, угнетала так сильно, что Тереска изо всех сил постаралась ее прогнать. Тут она вспомнила про милицию. Может быть, бандиты? Правда, бандитов тоже черти побрали, черти побрали все на свете, ей просто незачем жить… Минутку, ведь она должна была найти себе что-то, чтобы не быть несчастной!

«Не буду несчастной, — думала она упрямо и с отчаянием. — Я не хочу быть так по-идиотски несчастной! К дьяволу все, я не желаю быть несчастной!..»

Участковый встретил ее совершенно случайно, когда она возвращалась из школы, шаркая ногами и таща за собой сложенный зонтик. Дождь перестал какой-нибудь час назад. Идя навстречу Тереске, участковый долго на нее смотрел, и у него сложилось впечатление, что Тереска время от времени собирается погрозить кому-то кулаком и топнуть ногой. Она заметила участкового, когда он был уже в двух шагах от нее.

— Добрый вам день, — сказал он ласково.

— А знаете, — ответила Тереска рассеянно, глядя сквозь него. — Там в окно вылетел такой огромный горшок… С фикусом. А мой брат как раз там видел ту самую машину. А со стороны Пулавской шел тот самый очаровательный человек. Ну, похожий на гориллу… И может быть, все это из-за меня, потому что та коробка, которую я пну… о которую я споткнулась, обо что-то зацепилась, но я не уверена. Только не понимаю, как могла эта коробка зацепиться за фикус тремя этажами выше, но слышно было…

Бессвязный лепет участковый выслушал молча. По счастливому стечению обстоятельств ассоциации, навеянные словами Терески, показались ему совершенно понятными и логичными. Не далее как сегодня утром его молодой подчиненный впал в отчаяние из-за полной невозможности найти какие-нибудь следы, которые позволили бы раскрыть терзающую его сердце аферу. Участковый долго и терпеливо ему объяснял, что не он один такой, что его коллеги тоже мучаются и не могут никоим образом доказать вину конкретных лиц, что нельзя неожиданно врываться во все квартиры в подозрительном здании и проводить в них обыски. Кшиштоф Цегна понимал, что ему говорят, но глубоко страдал.

Путаные слова Терески открыли вдруг перед участковым новые перспективы.

— Минуточку, проше пани, — сказал он, — вы уж расскажите все еще раз и по порядку. А лучше всего будет, если мы пойдем в отделение и там вы мне расскажете. Мы тут как раз рядышком.

Тереска очнулась от своей задумчивости, сделала несколько шагов, мрачно посмотрела на участкового и вдруг остановилась.

— Фигушки, — сказала она сердито. — Я вам ничего не скажу, если вы мне не скажете, в чем тут собака зарыта. Меня это страшно интересует, и я хочу все узнать.

Участковый тоже остановился.

— Простите? — спросил он удивленно.

— Я вам ничегошеньки не скажу, если вы мне всего не расскажете. Заявлю, что не помню своих слов, и вообще отменю любые показания. Я хочу хоть что-нибудь узнать, потому что вообще не понимаю, это были бандиты или нет? Если нет, то вам нечем интересоваться, а если бандиты, то мне надо про них знать, потому что они ведь не за вами охотятся, а за мной, правильно?

Участковый внимательно посмотрел на нее. Опыт подсказывал ему, что в Тереске кипит стихийный бунт и странное, просто-таки агрессивное желание действовать. Он не знал причин такого странного состояния, но счел, что на всякий случай не надо ей противоречить. А сведения, которыми она располагала, показались ему ценными.

— Хорошо, — сказал он. — Разумеется, я вам все скажу. Бандиты они, бандиты. И на наш взгляд, их даже многовато. Ну пошли, пошли, потом поговорим.

В отделении, не желая пугать Тереску, он не сел за свой письменный стол, а выдвинул стул на середину комнаты. Стул Терески он поставил напротив себя. Вызванный на разговор Кшиштоф Цегна, видя, как оригинально устроился шеф, взял себе третий стул и поставил его напротив тех двух. Таким образом, все трое уселись посреди комнаты в кружок, словно собирались во что-то играть.

Тереска упрямо стояла на своем.

— Ни слова не скажу, пока не узнаю, в чем дело, — заявила она. — Я не проштрафилась, не судима, и ничего вы мне не докажете. Если даже вы меня арестуете, вам от этого никакой корысти не будет.

Участковый решил пойти на уступки.

— Ну хорошо, мы вам все расскажем. Суть в том, что милиция уже долгое время ищет кое-каких людей. Преступников. У нас есть различные подозрения, но мы ничего не можем доказать. Неизвестно, где они прячут… всякие незаконные вещи. Благодаря вам мы обратили внимание на автомобиль, который принадлежит одному из этих подозреваемых. Так вот, этот подозреваемый… в общем, благодаря вам мы знаем, что у него есть различные знакомые. И нас эти знакомые очень интересуют. Мне кажется, что некоторые его знакомые живут на Бельгийской. То, что вы видели, может оказаться очень важным, а может и нет. Нужно проверить.

Тереска слушала его недоверчиво и подозрительно.

— В жизни не слышала такого туманного объяснения, — заметила она недовольно. — Ничего не поняла. В чем их подозревают? В убийствах?

Участковому тоже показалось, что он никогда раньше не давал таких путаных объяснений, но не мог же он разглашать служебные тайны!

— Нет, в убийствах пока нет. В других вещах. Речь идет о том, чтобы поймать их на месте преступления.

— Какого преступления? Если вы не знаете, что они делают…

— Ну ладно, ладно уж. Это контрабандисты. И валютчики. Черный рынок, вы слышали, что существует черный рынок? Наверняка неизвестно, те это люди или какие-то другие, у них есть притоны… со всякими азартными играми. А пока… пока надо проверить.

— Если вы знаете, кто это, и знаете, что они делают, почему же вы их не арестуете?

— Во-первых, не я, а другое подразделение над этим работает. Во-вторых, мало знать, надо еще и доказать. В-третьих, мы знаем только некоторых, а хотим знать всех.

Тереска еще минуту смотрела на них, после чего уставилась в окно и впала в глубокую задумчивость. Она по-прежнему ничего не понимала, только знала, что существует какая-то афера, к которой она смогла бы прицепиться и начать действовать. Самостоятельное раскрытие преступных деталей в ходе контактов с милицией может оказаться даже очень интересным.

Она очнулась от своих мыслей и несколько раз кивнула головой сама себе.

— Ну ладно, — сказала она к вящему облегчению участкового, — ладно, расскажу я вам. Там все произошло так….

Она пересказала происшествие на Бельгийской, точно воспроизведя странный подслушанный разговор. Как участковый, так и Кшиштоф Цегна не скрывали своего интереса.

— А вы помните, которое окно это было? Можете его показать? — спросил Кшиштоф Цегна, не