трапеза окажется для него неприятным сюрпризом.

Разумеется, Тереска могла бы настоять, чтобы именины отмечали в два приема: сперва, конечно, семейный обед, а молодежный вечер потом, но ее удерживали от этого две причины. Первое — отсутствие технических средств, то есть музыки и денег, а вторая — страх перед вмешательством высших сил. В этом вопросе Тереска была суеверна. Если она станет упрямиться, все организует ради Богуся, одолжит денег, страшно потратится, пригласит гостей, ясно как день, что она все сглазит. Богусь, разумеется, не придет. Всегда так бывает, судьба — штука вредная, чем больше усилий приложить, тем более бесцельными они окажутся. Из двух зол уж лучше присоединить Богуся ко всей этой семейной компании, чем нарваться на то, что он вообще не придет.

Идя в тот день на свой последний урок на Бельгийскую улицу, Тереска чувствовала, что в ней нарастает бунт. Если бы не то, что ей так по-дурацки всего не хватает, все было бы легко, просто и само устроилось бы. Почему именно у нее должно быть столько трудностей и хлопот? Мало того что школа, так еще и дом… В конце концов, их, детей, только двое, а не шестеро. Почему же жизнь такая паршивая? Почему отец — обыкновенный бухгалтер, а не директор крупного предприятия или, например, посол где- нибудь… Почему у бабушки после двух войн в качестве всего имущества осталось только обручальное кольцо? Другие спасли ценные картины, антиквариат, драгоценности, царские десятки, а бабушка что? Почему при каждом удобном случае именно их дом взрывался под бомбами и становился добычей пожара? Проклятие какое-то, что ли? Ведь если бы не дядя и не его деньги на ремонт виллы, вообще неизвестно, где бы они сейчас жили. Ну почему именно она должна быть членом такой безнадежной семьи?

Где-то между одной и другой бунтарскими мыслями в ней заговорило чувство справедливости, и оно напомнило ей, что Шпульке гораздо хуже, однако ее это не утешило. Другим было лучше, гораздо лучше.

Бунт разросся в ней буйно и неукротимо и превратился в категорическое решение не поддаваться. Проклятие или нет, а она сможет все это преодолеть и как-нибудь из этого выберется. Рано или поздно — лучше, конечно, рано — она сама сделает свою жизнь и легче, и интереснее, и привлекательней… Она справится с этим даже вопреки дурацкой судьбе! А пока что она идет на урок, за который получит деньги, а эти деньги решат часть ее проблем…

В связи с платой за уроки Тереска вела собственную бухгалтерскую книгу, потому что ей платили раз в месяц, после первого числа. Запомнить всего этого она не сумела бы ни в коем случае, поэтому после каждого урока у каждого из своих троих учеников она записывала продолжительность урока в специально предназначенной для этого тетрадке и, для устранения всяческих недоразумений, приказывала своим двоечникам расписываться рядом. Ей самой это, конечно, в голову не пришло бы, но она послушалась отца, который неизвестно почему твердо приказал ей следовать этому правилу. В результате подсчет ее заработка был прост, а родители не желающих нормально учиться детей очень одобряли такой способ выставлять счета.

Ученица на Бельгийской набрала в результате восемнадцать часов. После урока в комнате появилась ее мать.

— Сколько я тебе должна? — спросила она как-то уж очень вежливо.

— Пятьсот сорок злотых, — ответила вежливо Тереска, скрывая удовлетворение.

— Это за что же столько?

Тереска слегка удивилась и открыла свою бухгалтерскую книгу.

— За восемнадцать часов, — ответила она недоуменно. — Тридцать помножить на восемнадцать…

— Какие там восемнадцать часов, — сердито перебила хозяйка дома. — Не может быть, чтобы было столько!

Тереска не поверила собственным ушам. До сих пор никто еще не обвинял ее в ошибках. Она вытаращила глаза на раздраженную даму, после чего заглянула в тетрадь и подсчитала еще раз.

— Ну да, — сказала она, недоумевая еще больше. — Пожалуйста, можете сами проверить. Четыре недели по четыре раза и два дополнительных урока…

— Ничего подобного. Ты совсем даже не занималась с ней два часа за урок, ты раньше уходила, я не знаю, похоже, ты и полутора часов с ней не сидела… А на прошлой неделе вообще уроков не было.

— На прошлой неделе вас не было дома… — начала было Тереска и осеклась. До нее дошло, что она слышит, и все внутри у нее перевернулось вверх ногами, а кровь ударила в голову. Именно эта ученица отчаянно сопротивлялась приобретению любых знаний, и Тереска неоднократно оставалась у нее даже дольше чем на два часа, следя, чтобы все уроки были сделаны до конца. Она хотела достичь хоть каких-то результатов, пусть из самолюбия. Никогда она не уходила раньше времени! В глубине души Тереска похвалила себя за то, что записывала все так тщательно.

— Вот вам самое лучшее доказательство, — сказала она возмущенно, суя тетрадь под нос даме и чувствуя, что не может оставить этот вопрос не выясненным до конца. — К счастью, я записываю время, а Малгося сама под этим подписывалась. Вот, пожалуйста!

Хозяйка дома презрительно оттолкнула тетрадь.

— Написать можно все, что угодно, — сказала она неприятным тоном. — Малгоси это не касается, она и не смотрела, под чем подписывается. Ты насчитала себе слишком много. Я могу заплатить тебе за десять часов и ни гроша больше!

Тереска почувствовала, что ее что-то душит. Она повернулась к своей ученице.

— Малгося!

— Малгося, ты же не обращала внимания на то, что подписывала, правда?

Малгося сидела у стола, глядя на Тереску смущенно, но с каким-то ехидным торжеством.

— Не знаю, — сказала она небрежно. — Я не смотрела, что там написано…

Тереска лишилась речи. Подозревать ее в мошенничестве было настолько безгранично мерзко и глупо, что ей не верилось, что об этом идет речь. Малгося и ее мать показались ей вдруг неописуемо противными. Ее тяжело раненные честь и достоинство отозвались внутри громким голосом. Она едва сдерживалась, чтобы не взорваться. В мыслях царил полный хаос, но омерзение было сильнее остальных чувств.

Хозяйка вынула из кошелька деньги.

— Триста злотых, — сказала она твердо. — За десять часов триста злотых. Больше там и не было.

Тереска окаменела.

— Плевать мне на ваши триста злотых, — ледяным тоном сказала она, прежде чем опомнилась, что говорит. — Я знаю, сколько было, и знаю, что больше уж точно не будет никаких часов. Прошу найти себе кого-нибудь другого для обмана и оскорблений.

Руки у нее тряслись, когда она поспешно собирала свои вещи, решив плюнуть на эти паршивые деньги и на эту мерзкую семейку и как можно скорее покинуть этот зачумленный дом. Пусть подавятся, это какое же свинство, какое же чудовищное свинство…

Малгося по-прежнему сидела у стола, неуверенно глядя на Тереску. Мать подозрительно быстро и с готовностью спрятала деньги в кошелек.

— Как хочешь, — сказала она, не пытаясь скрыть довольной улыбки. — Ты могла бы быть и повежливее.

Тереска уже направилась к дверям. В душе у нее бушевало возмущение. Она собиралась с достоинством покинуть этот дом, не сказав ни слова, но жест хозяйки дома заставил ее переменить решение. Она начала соображать, что ей незаслуженно подложили здесь чудовищную свинью, непонятно почему обманули ее, а теперь радуются. Фигушки, пусть хоть не на всю катушку радуются…

— Отлично, я передумала, — с безграничным презрением отчеканила она, задержавшись в дверях. — Я возьму эти триста злотых. А двести сорок будет моя плата за тот урок, который вы мне преподали.

Дама заколебалась и слегка покраснела. Она снова вытащила деньги из кошелька.

— Возьми…

— Благодарю вас, — произнесла Тереска с тем же ледяным презрением. — Прощайте…

Оставшись одни, мать с дочерью посмотрели ей вслед, а потом друг на друга.

— Ну вот, двести сорок злотых у нас сэкономлено, — проговорила мать с показной беспечностью. —