антипатичного вида тип. Лампа под крышей освещала его недоброжелательную рожу, обезьяньи, выдвинутые вперед челюсти, сморщенный, низкий лоб и маленькие блестящие поросячьи глазки.

— Барышни, вы к кому? — спросил он недоверчиво. — В чем дело?

Тереска вздохнула с неописуемым облегчением, хотя вид типа вызвал у нее ощущение, что тут им не повезет. Уж кто-кто, а эта мрачная горилла точно не даст…

— Простите, это вы хозяин? Добрый вечер, извините, что оторвали вас от дел, но нам поручили такую общественную работу…

Освобожденная от необходимости входить в дом и не видя поблизости сумасшедшего селянина, Шпулька пришла в себя и помогла объяснить вопрос. Тип ей не понравился, и она тоже испугалась, что доводы Терески не принесут желаемого результата. Кошмарные усилия никогда не кончатся…

Тип слушал внимательно и молча, странно двигая челюстями. Тереска и Шпулька исчерпали весь запас аргументов, перевели дух и начали по новой. В их тоне ясно слышалось отчаяние.

— Минутку, — невежливо перебил он их. — Ладно, саженцы. Сколько вам еще нужно?

Обе девочки умолкли на полуслове. Тереска лихорадочно выхватила из кармана блокнот.

— Нам не хватает еще двухсот восьмидесяти шести штук, — сказала она неуверенно.

— И столько визгу из-за каких-то там двухсот штук, — презрительно сказал садовник. Девочки несказанно удивились. — Я-то думал, что две тысячи. Ладно, пусть будет двести. Пошли!

Не протестуя, не задавая вопросов, с одной стороны, от неожиданности онемев, с другой — боясь спугнуть появившуюся внезапно надежду, Тереска и Шпулька в изумлении смотрели, как странный тип открывает один из сарайчиков за домом, как оттуда выезжает фургон, подъезжает к саду и паркуется возле питомника, такого огромного, что границы его терялись в темноте. Они шли за ним и не верили собственным глазам.

Тип вышел из кабины.

— Таскать будете сами, — приказал он. — Пусть одна таскает, а вторая складывает в машину.

В душе Шпульки зазвучал ангельский хор. Тереске показалась, что вся округа осветилась небесным светом. На их глазах происходило чудо.

Спотыкаясь в темноте о выбоины и канавы, сопя от усилий и царапая кожу о ветки, Тереска бегом носила огромные связки саженцев, невзирая на то, что земля и торф, облепившие корни, сыплются ей за воротник и скрипят на зубах.

— Быстрее, — бешено шипела Шпулька из фургона. — Быстрее, а то раздумает! Он тоже сумасшедший, но мне все равно! Ой, мамочки, не тычь мне палкой в глаз!

— Не обращай внимания, — сопела Тереска. — Быстрее, бери же! Может быть, он пьяный, а от свежего воздуха протрезвеет!

Неожиданное счастье придало им нечеловеческие силы. Корни деревца, облепленные торфом, с размаху шарахнули Шпульку в глаз. В самом ветвистом саженце она запуталась волосами. Однако все это были такие мелочи в сравнении с тем, что близился конец их мучений!

— Все, вот вам, барышни, двести восемьдесят шесть штук, — сказал невероятный тип. — Поехали, садитесь, гражданки!

— Вы… Вы действительно хотите сами нам все это и отвезти?! — спросила Тереска с радостным выражением на вымазанной землей физиономии.

— А чего ж? Пешком, что ли, вы их в Варшаву потащите?

— Нет, но… Вы просто поразительный, вы восхитительный, вы замечательный!!

Мрачный тип еще раз уныло на них посмотрел, наморщив лоб и явно пытаясь прийти к какому-то решению.

— Вы, уважаемые барышни, чегой-то очень грязные, — сказал он. — Ну, да ладно, в дому умоетесь. Сейчас времени нету!

Он сел в кабину и стал прогревать мотор.

— Я искренне полагаю, что гориллы — самые красивые существа на свете, — сказала Тереска, мечтательно глядя в окошко и пытаясь отвести от себя колючие ветки. Она изо всех сил старалась не колотиться позвоночником о борт фургончика.

Не пытаясь вникать в свои переживания и чувства, Шпулька ясно понимала, что ее мнение насчет горилл полностью совпадает с мнением подруги.

— Ага! — горячо поддакнула она. — Мне тоже так кажется… Я чулок порвала!

— И я тоже. Да черт с ними, с чулками! Тут так жестко… у меня теперь синяки точно будут. Тебе не кажется, что тут трясет с нездешней силой?

— Это самая лучшая поездка в моей жизни! — категорически возразила Шпулька. — По-моему, я сижу на какой-то железяке. Не понимаю, как ты можешь настаивать, чтобы парень непременно был красивый, хорошо воспитанный и большой интеллектуал. Зачем тебе это?

— Не знаю. Посмотри, как легко ошибиться в человеке. Внешность ни о чем не говорит.

— Вот именно…

В жутко трясущемся фургончике, посреди веток, палок, сучьев и облепленных торфом корней воцарилось молчание. Варшава и школа были все ближе и ближе, а вместе с ними близился конец мук и терзаний.

Весьма оригинальная наружность человека, который сидел сейчас в кабине и вел машину, пробудила в Тереске множество сомнений. Она теперь осознала, что из-за его необычайного подарка внешность отошла на второй план. Вместе со своей обезьяньей мордой и весьма соответствующим ей туловищем он стал казаться и Тереске, и Шпульке просто красавцем. В то же самое время Аполлон Бельведерский, который категорически отказался бы помочь им в вопросе саженцев и прогнал бы их от ворот своего сада, сделался бы сразу по крайней мере заурядным. Может быть, даже противным. Стало быть, внешний вид — весьма относительная вещь, недостатки характера и ума подавляют внешнюю красоту, особенно тупость, которая всячески затрудняет общение, отнимает у личности все человеческие черты…

В душе Шпульки разливалось блаженство. Кошмарная деятельность, которой она занималась исключительно из солидарности и лояльности, деятельность, которая ее страшила и причиняла столько неприятностей, теперь должна наконец прекратиться. Благодаря этому очаровательному человеку… Ошеломление, вызванное нежданным счастьем, постепенно проходило, уступая место неописуемому облегчению. Она дала себе торжественную клятву больше не участвовать ни в одной общественной работе…

На Окенче Тереска пересела в кабину шофера, потому что водитель остановился и потребовал, чтобы ему показали дорогу. Всю дорогу, до самого школьного двора, он морщил свой обезьяний лоб, шмыгал носом и время от времени сплевывал в открытое окно. Тереска явственно ощущала происходящую в ее душе жестокую борьбу мнений…

— Гориллы гориллами, — сказала она мрачно Шпульке, когда фургончик, выгрузив саженцы, пропал во мраке. — Могу не настаивать, что они прекрасны, но специально я для себя некрасивых ребят выискивать не стану. А ты делай что хочешь.

Шпулька пожала плечами, заботливо заталкивая саженцы в укрытие под ветки.

— Ничего не буду делать, — твердо сказала она. — Прикрой саженцы как следует, потому что, ежели кто-нибудь у нас это украдет, я упаду хладным трупом. И все тут!

* * *

Заходящее осеннее солнце розовым блеском освещало мир и окрашивало теплыми тонами лица, когда радостная сияющая Тереска приближалась к «Орбису» на Братской. Она опаздывала почти на четверть часа, но даже не замечала этого. Прогуливающегося перед «Орбисом» Богуся она увидела издалека и замедлила шаг, потому что от волнения ноги у нее подогнулись и дыхание перехватило. Богусь посмотрел в ее сторону, остановился, и на лице у него появилось выражение живейшего интереса, в котором сквозило еще и восхищение! В этот миг у Терески было ястребиное зрение.

«Я ему нравлюсь, — подумала она в упоении. — Все-таки…»

Богусь уже начинал беситься, потому что ждать девушку, по его мнению, было безграничным позором. Обычно опаздывал он сам, и молодые дамы покорно его ждали. На сей раз он исключительно рано покончил со всеми делами, гораздо раньше, чем сам ожидал, и уже пятнадцать минут прохаживался по улице, не понимая, что, собственно, эта Тереска о себе воображает. Он посмотрел в ту сторону, откуда она должна