же после прилета, по пути в Москву из аэропорта. В поле рядом с дорогой я заметил паровой трактор 1920-х годов — громыхающую, неуклюжую машину с огромными металлическими колесами. «Почему здесь до сих пор используют такую технику?» — спросил я у охранника, находившегося со мной в машине. «Не знаю, — ответил тот. — Может, потому, что она все еще работает?» Подобно Chevrolet 1957 года выпуска на улицах Гаваны, этот трактор наглядно воплощал коренное различие между плановой и капиталистической экономикой: в системе централизованного планирования отсутствовало созидательное разрушение, отсутствовали стимулы для производства более совершенных машин.

Неудивительно, что странам с плановой экономикой было очень трудно повышать уровень жизни и создавать богатство. В данной системе производство и распределение регулируются прямыми указаниями, которые органы планирования направляют на фабрики и заводы. Эти указания определяют, от кого и в каком количестве предприятия должны получать сырье и услуги, какую продукцию они должны выпускать и кому поставлять. При этом предусматривается полная занятость трудоспособного населения, а уровень зарплат строго регламентируется. Не учитываются лишь интересы конечного потребителя, роль которого в плановой экономике сводится к пассивному приобретению товаров, выпускаемых по указке органов планирования. Но даже в СССР потребители вели себя иначе. В отсутствие эффективных рыночных механизмов, поддерживающих баланс спроса и предложения, обычным был избыток никому не нужных товаров и острый дефицит востребованной, но выпускаемой в недостаточном количестве продукции. Дефицит приводил к нормированному распределению или же, как в Москве, к бесконечным очередям в магазинах. Впоследствии советский реформатор Егор Гайдар, говоря о могуществе работников системы распределения дефицитной продукции, отметил: «В Советском Союзе продавец универмага воспринимался так же, как в Америке миллионер из Кремниевой долины. У него был и статус, и влияние, и уважение».

Советское общество внушило нации, что путь к достижению всеобщего благосостояния это не открытая конкуренция и свободный рынок, а централизованное планирование. Мне было интересно встретиться со Степаном Ситаряном, правой рукой председателя Госплана (Государственного планового комитета). В Советском Союзе бюрократический аппарат главенствовал во всех сферах экономики, и названия ключевых административных структур начинались с приставки «гое», т.е. «государственный». Госснаб распределял сырье и материалы в промышленности. Гоструд устанавливал размеры зарплати регулировал трудовые отношения, Госкомцен определял цены. На вершине находился Госплан, который, как выразился один аналитик, устанавливал «вид, количество и стоимость товаров, выпускаемых на каждой фабрике и заводе в пределах 11 часовых поясов». Необъятная империя Госплана включала в себя и оборонные производства, которые обеспечивались самыми лучшими кадрами и материалами и считались, по общему мнению, наиболее современными предприятиями СССР¹. В совокупности, по оценкам западных аналитиков, это ведомство контролировало 60-80% ВВП страны, А у рычагов этой машины стояли Ситарян и его непосредственный руководитель Юрий Маслюков.

’ В действительности считавшиеся пассивными советские потребители стремились при любой возможности приобретать бытовые товары высокого качества, которые выпускала оборонная промышленность. Иными словами, они были настолько же требовательными, как и жители западных стран.

Ситарян, прекрасно говоривший по-английски тщедушный человек с высоко зачесанными седыми волосами, перенаправил меня к старшему референту Госплана, который показал мне расчеты, связанные с составлением межотраслевых балансов «затраты-выпуск». Эти математические выкладки впечатлили бы даже Василия Леонтьева, гарвардского экономиста русского происхождения, который предложил данный метод. Идея Леонтьева заключалась в том, что любую экономическую систему можно описать путем отображения потоков материальных и трудовых ресурсов. При достаточно глубокой проработке полученная модель становится идеальным средством контроля за развитием ситуации. Теоретически она позволяет спрогнозировать влияние изменения объема выпуска той или иной продукции (например, тракторов или, что более характерно для эпохи Рейгана, резкого увеличения военного производства в ответ на американскую программу «Звездные войны») на отдельные сегменты экономики. Однако западные экономисты считали, что в целом межотраслевые балансы «затраты-выпуск» имеют ограниченное применение, поскольку они не отражают динамики экономики — в реальном мире межотраслевые взаимозависимости всегда меняются быстрее, чем это можно отследить.

Госплановские балансы были доведены до совершенства. Однако по комментариям референта я понял, что проблема ограниченности этой модели так и не решена. Поэтому я спросил, каким образом учитывается динамика. Он только пожал плечами и переменил тему разговора. Ему нужно было создать впечатление, что система централизованного планирования более эффективна, чем свободный рынок. Подозреваю, он сам не верил в такое, но сказать, что это было — цинизм или сомнение, я не мог.

Казалось бы, эффективному органу планирования следовало заняться устранением недостатков моделей. Умные головы вроде Ситаряна там действительно были. Они пытались сделать это. но ноша оказалась непосильной. Капиталистические рынки функционируют, опираясь на мгновенно поступающую информацию об изменении цен. Можно ли без нее делать выводы о том, сколько и какой продукции нужно производить? В отсутствие механизмов рыночного ценообразования советская система экономического планирования была лишена эффективной обратной связи. Не менее важно и то. что специалисты по планированию не получали сигналов от финансовой системы, позволяющих соотнести распределение сбережений с реальными инвестициями в производство с учетом меняющихся запросов и вкусов населения.

Мне пришлось соприкоснуться с централизованным планированием задолго до моего назначения председателем ФРС. С 1983 по 1985 год я входил в состав Консультативного совета по внешней разведке при президенте Рейгане, где мне однажды поручили проанализировать наши оценки способности Советского Союза выдерживать гонку вооружений. Ставки были чрезвычайно высоки. Стратегическая оборонная инициатива «Звездные войны» основывалась на предположении, что советская экономика несопоставима с американской. Стоит усилить гонку вооружений, думали многие, и Советы рухнут в безуспешной попытке не отстать от нас или же пойдут на переговоры. При любом исходе мы сможем протянуть им руку дружбы, и холодная война закончится.

Поставленная передо мной задача была слишком важной, чтобы от нее отказаться, но ее масштабность пугала меня. Требовались поистине титанические усилия, чтобы разобраться в тонкостях системы производства и распределения, так непохожей на нашу. Однако, углубившись в проект, я буквально через неделю осознал его нереальность: надежных способов оценки состояния советской экономики попросту не существовало. Сведения Госплана не соответствовали действительности, поскольку советские руководители всех уровней завышали показатели производства и раздували фонды заработной платы. Более того, данные Госплана изобиловали внутренними противоречиями, которые я не мог разрешить (подозреваю, что даже Госплан был не в силах сделать это). В итоге я доложил консультативному совету и президенту, что не готов сказать однозначно, выдержит ли советская экономика противостояние «Звездным войнам». Уверен, что псами Советь» не могли с уверенностью ответить на этот вопрос. Как оказалось впоследствии. СССР и не пытался создать аналог «Звездных войн» — вместо этого пришедший к власти Горбачев начал проводить реформы.

В разговорах с сотрудниками Госплана я, конечно, не упоминал об этом и лишь радовался тому, что нахожусь не на месте Ситаряна, — работать в ФРС было непросто, но работа в Госплане напоминала театр абсурда.

Более непринужденно прошла моя встреча с главой советского центрального банка Виктором Геращенко, Он был моим коллегой, но в условиях плановой экономики, где государство решает, кому выдавать средства, а кому нет, банки играют существенно меньшую роль, чем на Западе. По сути дела Госбанк выполнял функции кассира и счетовода. Если заемщик задерживал выплаты по кредиту или вообще прекращал их, что из того? Фактически кредитование сводилось к переводу денег из одной государственной структуры в другую. Банкирам не нужно было заботиться о кредитоспособности, о процентных рисках, о колебаниях рыночной стоимости - о тех финансовых сигнализаторах, которые в рыночной экономике указывают, кому можно и кому нельзя предоставлять кредиты и. соответственно. какую продукцию выпускать и кому ее продавать. Таким образом, вопросы, о которых я говорил предыдущим вечером, попросту не входили в компетенцию Госбанка.

Геращенко держался приветливо и дружелюбно, он настоял на том, чтобы мы обращались друг к