чтобы выручить Феликса, даже трубку не брал, когда тот звонил ему. Главные действующие лица, два пожилых и прожженных дельца, кляня Феликса Боккикьо за топорную работу, предпочли признать себя виновными и оказывать содействие следствию: они назвали Феликса Боккикьо зачинщиком и утверждали, будто он склонил их на эту махинацию угрозами, помышляя внедриться в их предприятие и подчинить его себе, а их вовлек в этот обман насильно. В своих показаниях они связывали Феликса с его дядями и двоюродными братьями, имеющими уголовное прошлое, судимости за преступления с применением силы; на основании этих свидетельств Феликса отдали под суд. Оба дельца отделались условным наказанием. Феликса Боккикьо приговорили к тюремному заключению от года до пяти лет. Его сородичи не обратились за содействием ни к дону Корлеоне, ни к другим семействам, потому что ведь Феликс всегда гнушался их помощью и его следовало проучить, — пусть усвоит, что неоткуда ждать милосердия, кроме как от семьи, что семейный клан вернее и надежней, чем общество.

Как бы то ни было, отсидев три года, Феликс вышел из тюрьмы, явился домой, расцеловал жену, деток, прожил тихо-мирно год, а потом доказал, что не зря он все-таки носит имя Боккикьо. Раздобыв оружие — пистолет — и не заботясь о том, что его могут увидеть, он застрелил приятеля-юриста. Затем подстерег двух дельцов, когда они выходили из закусочной, и, не таясь, всадил каждому пулю в голову. Обойдя их тела, вошел в закусочную, взял себе чашку кофе и стал спокойно ждать, когда придут забирать его.

Суд над ним был скор, приговор — беспощаден. Исчадье преступного мира, он хладнокровно уничтожил свидетелей обвинения, которые вполне заслуженно упрятали его за решетку. Это ли не открытый вызов обществу! Раз в кои-то веки столпы этого общества, публика, пресса, даже мягкосердечные и недалекие ревнители гуманности были едины в своем желании видеть Феликса Боккикьо на электрическом стуле. Рассчитывать, что губернатор штата проявит к нему снисхождение, было бы, по словам человека из ближайшего окружения губернатора, все равно что ждать от пастуха жалости к бешеной овчарке. Клан Боккикьо, разумеется, не пожалел бы никаких денег, чтобы обжаловать приговор в высших инстанциях — теперь родные гордились им, — однако исход дела был предрешен. После пустопорожних формальностей, предусмотренных законом, которые могли, впрочем, затянуться на приличное время, Феликса Боккикьо ждала смерть на электрическом стуле.

Внимание дона обратил на этот случай Хейген по просьбе одного из Боккикьо, который надеялся, что, может быть, существует средство помочь молодому человеку. Дон Корлеоне ответил коротким, сухим отказом. Он не чародей. Люди требуют от него невозможного. Но назавтра дон вызвал Хейгена к себе в кабинет и велел обстоятельно, в мельчайших подробностях изложить ему суть этого дела. Когда Хейген закончил рассказ, дон Корлеоне приказал пригласить в Лонг-Бич для переговоров главаря клана Боккикьо.

То, что последовало за этим, было просто, как все гениальное. Дон Корлеоне обязывался обеспечить жену и детей Феликса Боккикьо, уплатив им солидное денежное пособие. Деньги главарю клана вручат незамедлительно. Взамен Феликс должен объявить себя убийцей Солоццо и капитана полиции Макклоски.

Предстоит основательно подготовиться. Признание Феликса Боккикьо должно звучать убедительно, а значит, ему придется выучить назубок кой-какие из обстоятельств случившегося и для правдоподобия вставить их в свои показания. И все время ссылаться на то, что полицейский капитан был в данном случае причастен к торговле наркотиками. Далее предстоит заручиться согласием официанта из ресторана «Голубая луна» опознать Феликса Боккикьо как убийцу. От него тут потребуется известный кураж, поскольку первоначальное описание внешности надо будет резко изменить, — Феликс Боккикьо и гораздо ниже ростом, и плотнее. Впрочем, это дон Корлеоне берет на себя. И еще: осужденный, как ярый поборник высшего образования и выпускник колледжа, наверняка желал бы видеть и своих детей образованными людьми. А потому дон Корлеоне также выделит определенную сумму денег на обучение детей в колледже. Кроме того, он должен предъявить клану Боккикьо неопровержимые доказательства, что нет никакой надежды добиться для их родича смягчения приговора по действительно совершенным им убийствам. Потому что это новое признание — хоть он и без того явно обречен — уже окончательно решит его судьбу.

Итак, все было оговорено, главарь получил деньги, с осужденным наладили связь, чтобы поставить его в известность и дать надлежащие указания. Задуманное осуществилось — признание в еще одном убийстве произвело сенсацию. Все сошло как нельзя лучше. Тем не менее дон Корлеоне, с присущей ему осмотрительностью, ждал еще четыре месяца, покуда приговор не привели в исполнение, — и лишь тогда наконец дал команду Майклу Корлеоне возвращаться домой.

Целый год после гибели Санни Люси Манчини была безутешна, тосковала и горевала отчаянно, хотя, вероятно, не так, как это делала бы героиня романа. И видения, посещавшие ее, были не худосочные видения школьницы, тоска ее не походила на тоску преданной жены. Не утрату «спутника жизни» оплакивала она, не поддержки верного друга ей не хватало. Душа ее не хранила чувствительных воспоминаний о заветных подарках, о девическом обожании героя, его улыбке, об огоньке в его глазах, когда он слышал ее ласковое или смешное слово.

Нет. Она томилась без него по той, куда более важной причине, что с ним, единственным из всех мужчин, ей удавалось достичь вершины телесной любви. И по наивности, по молодости казалось, что он единственный на свете, с кем это для нее возможно. Теперь, год спустя, она нежилась, загорая на благодатном невадском солнце. Пристроясь у ее ног, стройный молодой блондин донимал ее, щекоча ей пятки. Воскресный день клонился к вечеру, вокруг бассейна, принадлежащего роскошному отелю, было полно народу, что не мешало его руке мало-помалу забираться все выше, к ее обнаженному бедру.

— Не приставай, Джул, — сказала Люси. — Я думала, хоть врачи не такие!

Джул задрал голову вверх, весело скаля зубы.

— В Лас-Вегасе — такие. — Он погладил ее бедро с внутренней стороны и поразился, увидев, как сильно на нее подействовало это, в сущности, безобидное прикосновение. Она переменилась в лице, хотя и старалась это скрыть. Поистине безыскусное, невинное создание. Но почему тогда она его до себя не допускает? Надо бы раскумекать, в чем причина. Неизбывная скорбь об утраченной любви? Чепуха. Вот она у него под рукой, живая плоть, а живое тянется к живому. Доктор Джул Сегал решил, что сегодня вечером у себя на квартире предпримет решительное наступление. Хорошо бы она сдалась добровольно, но если потребуется военная хитрость — что ж, значит, применим хитрость. Исключительно с научной целью, конечно. И потом, она же, бедняжка, сама буквально умирает.

— Да перестань же, в самом деле! — У Люси сорвался голос.

Джул немедленно покорился:

— Все, моя птичка. Перестал.

Он положил ей голову на колени и незаметно погрузился в полудрему на этой мягкой подушке.

Не без внутренней усмешки он ощущал ее смятение, ощущал жар, исходящий от ее чресел, и, когда она потянулась взъерошить ему волосы, как бы дурачась, перехватил ее запястье и любовно задержал в руке с тайной целью пощупать пульс. Пульс оказался бешеный. Сегодня он припрет ее к стенке, и загадка, в чем бы она там ни состояла, разрешится. Совершенно в этом уверенный, доктор Джул Сегал отошел ко сну.

Люси сидела, не меняя положения, и наблюдала за возней купальщиков. Могла ли она предположить, что меньше чем за два года жизнь ее так круто переменится?.. Она ни разу не пожалела о «сумасбродстве», которое совершила на свадьбе Конни Корлеоне. Ничего более упоительного с ней не случалось никогда, и она снова и снова мысленно переживала это приключение. А после — снова и снова переживала его наяву…

Санни посещал ее по крайней мере раз в неделю, случалось, что и чаще. В те дни, когда он отсутствовал, плоть ее изнывала. К их страсти не примешивалась духовная общность, ее не облагораживала поэзия — то была телесная любовь самого грубого, яростного, примитивного свойства, взаимное влечение на клеточном уровне, если можно так выразиться.

Когда Санни звонил, что приедет, она проверяла, есть ли в доме выпивка, хватит ли еды на ужин и на