мной обошелся вполне прилично. Сцены, в которых я занят, настолько важны, что, если бы Вольц и вздумал похоронить их в монтажной — а тем самым и меня, — из этого ничего не выйдет. Кто же позволит себе загубить фильм, который обошелся в десять миллионов долларов… Значит, теперь все зависит от того, что скажут критики, когда картина выйдет на экраны.

Хейген осторожно спросил:

— А что, эта награда, которую присуждает Академия, — она и правда много значит в актерской судьбе или же это обычная рекламная побрякушка, которая, по сути, ничего не дает? — Он спохватился и торопливо поправился: — Не считая славы, естественно, — до славы всякий охоч.

Джонни Фонтейн усмехнулся.

— Кроме моего крестного. И тебя… Нет, Том, это не побрякушка. С премией Киноакадемии актеру лет на десять вперед обеспечен успех. Ему будут предлагать на выбор самые завидные роли. Зритель будет ходить на картины с его участием. Конечно, премия — это еще не все, но для карьеры киноактера нет ничего важней. И, в общем, я рассчитываю ее получить. Не оттого, что я такой уж выдающийся артист, но, во- первых, меня уже знают как певца, а во-вторых — сама роль очень выигрышная. Ну, и сыграл я ее недурно.

Том Хейген покачал головой:

— А вот твой крестный утверждает, что на сегодняшний день надежды получить премию у тебя нет.

Джонни Фонтейн вспылил:

— Да что ты мелешь, сообрази! Ленту еще не монтировали, ни для кого ни разу не прокручивали. Притом дон даже не связан с кинобизнесом. На черта ты тогда летел за три тысячи миль — неужели только мне пакости говорить? — Он чуть не плакал от злости и досады.

Хейген озабоченно сказал:

— Джонни, для меня ваша киношная кухня — темный лес. Не забывай, я — вестовой дона, больше ничего. Но твое положение мы с ним обсуждали со всех сторон и много раз. Дон тревожится за тебя, за твое будущее. Считает, что тебе пока еще не обойтись без его помощи, и хочет решить твои проблемы раз и навсегда. Вот за этим я здесь — начать, наладить, чтобы дальше у тебя само пошло. Только пора тебе повзрослеть, Джонни, хватит смотреть на себя как на певца или актера. Пора наращивать мускулы, ворочать крупными делами.

Джонни Фонтейн рассмеялся и налил себе виски.

— Если мне не дадут «Оскара», то мускулы у меня будут примерно той же силы, как у моих дочек. Голос я потерял — если б вернулся голос, тогда бы еще можно было что-то предпринять, а так… Проклятье! Ну откуда крестному известно, что мне не достанется «Оскар»? Хотя — известно, должно быть. Он еще никогда не ошибался.

Хейген закурил тонкую сигару.

— У нас есть сведения, что Джек Вольц не выделит ни гроша из фондов киностудии на то, чтобы поддержать твою кандидатуру. Мало того, он дал понять всем, кто участвует в голосовании, что не жаждет видеть тебя в числе награжденных. А поскольку средства на рекламу и прочее он зажал, ты, вполне вероятно, останешься в тени. В то же время он старается всеми способами обеспечить как можно больше голосов одному из твоих соперников. Подкупает нужных людей напропалую, одних выгодным местом, других чистоганом, третьих девочками — все пустил в ход. И при этом действует так, чтобы по мере возможности не повредить своей картине.

Джонни Фонтейн поднял плечи. Он вновь налил себе виски и опрокинул стакан.

— Тогда мне крышка.

Хейген наблюдал за ним, с неудовольствием поджав губы.

— От спиртного голос лучше не станет.

— Слушай, катился бы ты к такой-то матери, — сказал Джонни.

Лицо Хейгена моментально утратило всякое выражение, кроме холодной учтивости.

— Хорошо, буду держаться в сугубо деловых рамках.

Джонни опустил стакан, подошел к Хейгену, стал перед ним.

— Извини, что я так сказал, Том. Прости меня, Христа ради. Это я зло срываю на тебе, что не могу удавить эту суку Джека Вольца, что крестному боюсь слово поперек сказать. И вот отыгрываюсь на тебе. — У него слезы навернулись на глаза. Он запустил пустым стаканом из-под виски в стенку, но такой немощной рукой, что тяжелый, переливчатого стекла стакан даже не разбился, а откатился по полу назад, и Джонни тупо воззрился на него в бессильной ярости. Перевел дух, засмеялся. — Фу-ты, господи помилуй.

Он прошелся по комнате и сел напротив Хейгена.

— Знаешь, мне очень долго судьба преподносила одни удачи. Потом я развелся с Джинни, и с тех пор все пошло вкривь и вкось. Сначала я потерял голос. Упал спрос на мои пластинки. Не стало больше приглашений сниматься в кино. И в довершение всего от меня отвернулся мой крестный, звоню — не подходит к телефону, прилетаю в Нью-Йорк — не принимает. Всякий раз на моем пути к нему вставал ты, и я злился на тебя, хотя и знал, что ты действуешь по его указанию. На него самого не очень-то позлишься. Это все равно что иметь зуб на господа бога. Вот я и послал тебя. Хотя ты был абсолютно прав. И в доказательство, что это не пустые слова, я последую твоему совету. До тех пор, покуда не вернется голос, больше не пью. Ну, как?

Извинение звучало искренне. В эту минуту Хейген забыл о своей неприязни к нему. Видимо, все же что- то есть в этом тридцатипятилетнем мальчике, иначе дон так не любил бы его.

— Да ладно, Джонни, забудь. — Его тяготила откровенность этого излияния, тяготило и подозрение, что оно, может статься, вызвано страхом — страхом, как бы против него не настроили дона. Другое дело, что дона, разумеется, настроить так или иначе невозможно по определению. Любые перемены в его пристрастиях исходят лишь от него самого. — Зря ты отчаиваешься раньше времени, — продолжал он. — Дон говорит, что козни Вольца он сумеет нейтрализовать. И премию ты почти наверняка получишь. Но он считает, что для тебя это еще не решение проблемы. Он хочет знать, хватит ли тебе ума и духу самому стать продюсером — взять производство картин, от начала и до конца, в свои руки.

— Как это он, интересно, надеется добыть для меня «Оскара»? — недоверчиво спросил Джонни.

Хейген резко отозвался:

— Отчего ты с такой легкостью готов поверить, что Вольцу это под силу обстряпать, а твоему крестному — нет? Так вот, раз уж нам с тобой так или иначе предстоит решать вопросы, а для этого необходимо твое доверие, — я тебя просвещу. Только держи это при себе. Видишь ли, твой крестный — неизмеримо более могущественный человек, чем Джек Вольц. Причем могущественный — в неизмеримо более существенных областях. Ты хочешь знать, каким образом он может повлиять на присуждение премии? У него — или, точнее, у тех, кто от него зависит, — находятся в подчинении все профсоюзы кинопромышленности и, стало быть, все — или почти все те, кто присуждает премии. Естественно, ты должен и сам по себе чего-то стоить, сам должен заслужить право оспаривать у других награду. Кроме того, твой крестный умнее Джека Вольца. Он не станет ходить по этим людям и требовать, угрожая пистолетом, — либо вы голосуете за Джонни Фонтейна, либо прощаетесь с работой. Не станет прибегать к силовым мерам там, где силовые меры не действуют или излишне накаляют обстановку. У него эти люди проголосуют за тебя, потому что им так хочется. Иной вопрос, что им не захочется, если дон не проявит определенного интереса. В общем, поверь мне на слово, ему по силам устроить тебе премию. И без него тебе ее не видать.

— Допустим, я поверю, — сказал Джонни. — Допустим также, что мне хватит и ума, и духу, чтобы стать продюсером, — все равно у меня на это нет денег. Ни один банк не возьмется меня финансировать. На то, чтобы сделать фильм, нужны миллионы.

Хейген сухо сказал:

— Когда получишь своего «Оскара», приступай — с таким расчетом, чтобы выпустить для начала три картины. Нанимай самых лучших, кто есть в вашей профессии, — лучших операторов, и так далее, лучших актеров, словом, всех сверху донизу. С тем чтоб тебе запустить в производство от трех до пяти картин.

— Ты в уме? — сказал Джонни. — На это знаешь сколько надо? Миллионов двадцать…

— Когда потребуются деньги, — сказал Хейген, — свяжись со мной. Я назову тебе банк здесь, в Калифорнии, куда надо обратиться за средствами. Не беспокойся, банки сплошь да рядом финансируют кинопроизводство. Общепринятым порядком попросишь предоставить тебе ссуду, подведешь обоснование —