поклониша (в Задонщине «повръгоша подклониша»).
29. судяше
рядяше
рыскаше
прерыскаше
30. позвониша
слыша
страдаше
31. пашутъ
поють
32. слышитъ
кычеть
33. спить
бдитъ
м?ритъ
34. помлъкоша
троскоташа
ползоша
Итак, из 34 случаев употребления рифмы в Слове только 5 находят аналогию в Задонщине (4, 6, 13, 16, 28). При этом один случай чисто фольклорного происхождения («Что шумит, что гремит», ср. еще «не стук стучит, ни гром гремит» списка С), а один в Задонщине не имеет оформленной ритмической структуры и не может считаться рифмой (13). В Пространной Задонщине можно обнаружить еще элементарную рифму в формулах отрицательного параллелизма («орлы отлетеша… не орли полетеша», «щурове рано въспели… не щурове рано воспели», «гуси возгоготаша, лебеди крилы возсплескаша. Ни гуси возгоготаша»). Все эти случаи не авторского, а чисто фольклорного происхождения. В Задонщине можно встретить еще рифму в повторах («Непра запрудити… Мечю… запрудити»). Все это, конечно, имеет очень мало общего с разнообразной, сложной и красочной рифмой Слова о полку Игореве. Трудно допустить, чтобы автор Задонщины систематически изымал все (или почти все) случаи рифмы, имеющиеся в Слове, намеренно (или бессознательно) разрушив систему ее употребления (сравни 2, 3, 5, 7, 15, 17, 20, 21). Зато в период развития стихотворства (не ранее XVII в.) привнесение рифмы в Песнь — вещь совершенно естественная.
В плаче Ярославны можно обнаружить целый звуковой комплекс: «О в?тр? в?трило! Чему, господине, насильно в?еши? Чему м?чеши хиновьскыя стр?лы на своею нетрудною крилцю на моея лады вой? Мало ли ти бяшетъ горъ подъ облакы в?яти, лел?ючи корабли на син? мор?? Чему, господине, мое веселие по ковылию разв?я». Дивное по красоте обращение к ветру не имеет никакого соответствия в Задонщине, если не считать фразы Феодосьи «веселье мое пониче».
Наконец, еще одна картина, не имеющая прямой звуковой аналогии с Задонщиной: «Тогда врани не граахуть, галицы помлъкоша, сорокы не троскоташа, полозие ползоша только. Дятлове тектомъ путь къ р?ц? кажутъ, соловии веселыми п?сьми св?тъ пов?даютъ».
Задонщина не только в общих местах со Словом, но и в других местах совершенно лишена той сложной системы звукописи, которая обнаруживается в Игоревой песни. Если принять предположение о том, что автор Задонщины имел своим источником Слово о полку Игореве, то придется допустить совершенно невозможное. Получится, что, используя Слово как образец для приемов художественного изображения, составитель Задонщины намеренно или бессознательно опустил все элементы звукописи (кроме звукоподражания), содержащиеся в Игоревой песни, хотя включил из нее много фрагментов целиком. Мало того, получится, что в ряде случаев он как бы стремился специально нарушить звуковую ткань Слова. Так, в Слове говорится: «заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота, меча времены чрезъ облаки». Автор Задонщины заменяет «затворивъ», гармонически сочетающееся с «ворота», глаголом «замкни», нарушая тем самым яркий звуковой образ. Выражение Задонщины «не тури возрыкаютъ» у него превращается в «рыкаютъ акы тури». Вместо обычного звукоподражания, характерного для фольклора, получается слияние звукового комплекса, характерное для поэзии XVIII в. Библейское «псы кровь лизаша» превращается в «зв?ри кровь полизаша», имеющее уже звуковую окраску. Одновременно он опускает все остальные элементы картины. И это не единственный случай, а совершенно рядовой. Такое сознательное и, главное, систематически проводимое разрушение художественной ткани Слова не могло быть осуществлено автором XIV–XV вв. Если бы Слово было источником Задонщины, то хотя бы следы его звукописи несомненно сохранились. А так как этого нет, то и следует считать, что именно Задонщина была тем памятником, которым пользовался составитель Слова, обогащая его средства художественного изображения различными формами звучания.
Недавно Д. С. Лихачев попытался доказать невозможность вторичности Слова по сравнению с Задонщиной, исходя из поэтики подражания.[Лихачев. 1) Черты подражательности «Задонщины» С. 84— 107; 2) Поэтика. С. 191–211.] Проследим за его аргументацией. Д. С. Лихачев обращает внимание «на стилистическую разнослойность „Задонщины“. Три стилистических слоя могут быть легко обнаружены во всех ее списках: слой, восходящий к „Слову о полку Игореве“, слой, ясно обнаруживающий свое происхождение из деловой прозы, и слой, связанный с народно-поэтической стилистикой».[Лихачев. 1) Когда было написано «Слово»? С. 144; 2) Черты подражательности «Задонщины». C. 87.]
Прежде всего Д. С. Лихачев применяет два приема исследования, сводящие к нулю доказательность его выводов. Во-первых, он уже заранее разделяет в Задонщине стилистический пласт, близкий к Слову о полку Игореве, и народнопоэтический, не доказывая, что они чем-то отличаются друг от друга по самому своему существу. Однако элементы народно-поэтической стилистики в Слове очень сильны.[Подробнее об этом см. в главе IV.] И как раз многие пассажи Слова, имеющие соответствие в Задонщине, проникнуты фольклорной поэтикой. Д. С. Лихачев отличает первый стилистический слой Задонщины от третьего по чисто формальному признаку: первый состоит из известий, имеющихся в Слове, второй — из тех, которых в Слове нет. Но пока не доказано, что автор Задонщины использовал текст Слова, нельзя одни отражения фольклорной поэтики Задонщины возводить к самому народному творчеству, другие — к Слову. Но если Д. С. Лихачев заранее берет как само собою разумеющуюся посылку, которую требуется доказать, то перед нами обычная логическая ошибка (petito principi), делающая научно несостоятельным все дальнейшее изложение.
Возражая против приведенного выше положения, Р. П. Дмитриева, Л. А. Дмитриев и О. В. Творогов считают, что Д. С. Лихачев был вправе выделить в Задонщине особый «фольклорный слой» (отличный от Слова) на том основании, что «большая часть словосочетаний этого типа характерна для исторических песен, возникших не ранее XIII–XIV веков».[Дмитриева, Дмитриев, Творогов. По поводу. С. 116.] Далее ими приведено 9 примеров. Два из них прямо называют город Москву, и их отсутствие в Слове естественно. «Шевковые опутины» в трансформированном виде («железные путины») в Слове есть. «Белыя руцы» — индивидуальное чтение списка С, которое, на наш взгляд, отсутствовало в списке Задонщины, находившемся у автора Слова. Выражение «зимы зимовати» — индивидуальное чтение списка У, отсутствующее в других текстах Задонщины. «Добрый конь» также есть только в С (в отличие от «борз конь» И1, «борзи кони» У). Остаются три примера: «стук стучит», «гром гремит» и «мечи булатные». Во всяком случае существование первых двух в фольклоре XI–XII вв. не менее возможно, чем в более позднее время. Отсутствие их в Слове не может быть объяснено тем, что они возникли только в XIII–XIV вв. Итак, Р. П. Дмитриева, Л. А. Дмитриев и О. В. Творогов не доказали наличия в Задонщине особого фольклорного слоя, отличного от того, который мы находим в Слове.
Во-вторых, Д. С. Лихачев говорит о
B. Выборочный метод обращения к текстам совершенно недопустим. Только выяснив, каков состав первоначальной Задонщины и какова дальнейшая история ее текста, можно говорить о ее подражании Слову или о влиянии на Игореву песнь.
