временем роюсь в бумажнике, нахожу банкноту и вручаю водителю.
– С вас семь восемьдесят, – говорит водила, – а вы дали пять долларов.
Он показывает мне бумажку из окна, так, словно это кусок говна.
У меня на лбу высыпают бисеринки пота. Я пытаюсь нашарить в кармане какую-нибудь мелочь, но карман такой тугой, что и ладонь-то с трудом туда лезет. Ван Дамм оторвал бы себе на хрен руку, чем стоять вот так и корчиться, или, скажем, отшиб водиле репу на всю оставшуюся жизнь. Я же в конце концов вынимаю из отделения для крупных купюр десятку.
– Сдачу оставьте себе, – говорю я водиле, весь такой крутой и небрежный.
Тейлор подается вперед, чтобы чмокнуть меня в щеку, и опять застывает на полпути. Чертов водитель машет за стеклом бумажкой.
– Не забудьте свою пятерку.
– Я же сказал,
– Вы уверены? Спасибо, огромное вам спасибо…
Ёб твою мать. Теперь Тейлор окончательно сбита с толку. Я тоже сбит с толку, наполовину разорен, и вдобавок ко всему Тейлор решает не навязывать мне лишних поцелуев. Но все ж таки мне достается более густая и пряная волна ее запаха, в котором есть могучая притягательная сила, драйв настоящей – взрослой – женщины, в том смысле, что трусики на ней, наверное, уже совсем не девичьи, может быть, шелковые, с глубоким вырезом, с кружевными вставками, и все такое. Может быть, в голубых полутонах или в таких, телесных. Она меня просто без ножа режет.
– Привет, – говорит она и проводит меня под спрутом. – Ты что, банк ограбил?
– А то. Рюкзак видала? Битком.
Теперь я не чувствую ничего, кроме усталости, как типичный хьюстонский хуй в типичный жаркий- летний-день. На носу у меня висит капелька пота. Тейлор оглядывает меня с ног до головы. Ее бездонные карие глаза суживаются.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да вроде как.
Звучит так, как будто мне уже просто по фигу, какое впечатление я произвожу на окружающих, но именно благодаря этой внезапно нашедшей на меня депрессии происходят странные вещи. Настоящие. В общем, судя по всему, между нами и в самом деле пробегает какая-то искра, искра настоящего взаимопонимания, как в кино или типа того. Она только что видела, как я выставил себя полным мудаком, и она прекрасно отдает себе отчет в том, что я отдаю себе в этом отчет. И такое впечатление, что от этого она как будто расслабилась, а вслед за ней расслабился и я. Вроде как лошадь перестала решать примеры на сцене. Сам того не желая, я, судя по всему, показал свое настоящее лицо: печальную морду псины, которую измолотили вдоль и поперек да и выгнали к чертям собачьим. Она тихо-тихо ведет меня в торговый зал, почтительно оберегая клочьями свисающие с моей души ошметки горя, потеки чужих слез.
– Так что все-таки стряслось, а, бродяга? – насмешливо спрашивает она, уже на эскалаторе.
– Блин, даже не знаю, с чего начать.
– Я все-все из тебя сейчас вытяну. – Она просовывает сухую хрупкую ладошку в мой слипшийся комок из потных пальцев и ласково тянет за собой сквозь толпу. – Сейчас глянем, не объявилась ли моя кузина, а потом сядем где-нибудь в укромном месте и выпьем соку. Для пущего взаимопонимания.
Соку. Для пущего взаимопонимания. Какая женщина! Я смотрю, как ее тугие маленькие ягодицы натягивают ткань юбки, левая, правая, левая, правая, и не видать даже полоски от трусиков – но крайней мере, невооруженным глазом. Я настолько охуительно в нее влюблен, что даже представить себе не могу, какие на ней трусики.
Мы приходим в отдел дамского трикотажа, где на витринах красуется вся эта переливчатая, кружевная, запредельная порнуха. Если честно, вид у витрин какой-то бурлескный, и вообще, такого рода зрелища не очень по мне. По мне – простые хлопчатобумажные бикини, какие девушка надевает, если не знает, что ты их увидишь. Я оглядываюсь на женщин в отделе. Сразу видно, что они буквально спят и видят, чтобы ты туда зашел.
– Не видать, – перегнувшись через витршгу, говорит Тейлор. – Чего и следовало ожидать. Может, начнешь рассказывать. Если тебе не хочется об этом говорить, я пойму…
– Да нет, я тебе все расскажу, только знаешь, тебе придется пообещать, что ты кое-что сохранишь в тайне. Такие вещи, которые нелегко будет держать при себе. Если не сможешь, скажи, я пойму.
Девушек, их от секретов за уши не оттащишь.
– Можешь на меня положиться. – Она морщит носик. – Типа, мне все равно незачем знать, где спрятаны трупы, и все такое.
Она сверкает зубами и ведет меня через вестибюль в какой-то ярко размалеванный кафетерий.
– Блин, да нет никаких трупов, и вообще ничего такого, – говорю я.
Когда она вздергивает попку на табурет, я замечаю, что полное киносовершенство все-таки недостижимо: пара зубов у нее растет немного вкривь, а сквозь макияж просвечивает выдавленный прыщик. Я расплываюсь, как клякса на «клинексе». Еб твою мать, до чего же она настоящая, до чего же близко.
– Ну, типа – ты в чем-то виновен или нет? – спрашивает она.
– Я так не думаю.
– Это что, типа, ограбление или что?
– Убийство.
–
