зачем же они так легко удаляли меня потом из Чехии? Какой подкуп, когда я скоро дошел до полного нищенства! И деньги, и продукты кончились.
- Ну, Иван, - говорю я хозяину вечером, - завтра у нас с тобой ни хлеба, ни сахара, лишь чай остался. И кушать не на что.
Может быть, читателю это покажется сказкой, но это было. И вдруг мне стало вместе и смешно, и отрадно. Смешно потому, что архиерей дожил до такого положения, что и есть нечего, а отрадно от веры в непреложную Божию помощь. Ведь же Сам Христос сказал в Евангелии; 'Живите как птицы небесные. Отец питает и греет их'.
И что же?! Через часа два к нам заходит молодая, полная, розовая, улыбающаяся, но застенчивая карпаторуска, жена нашего священника из села Черленева, и приносит всего: и хлеба, и сахара, и масла, и картофеля, и молока, и проч. Это было истинным чудом. Прежде она никогда не делала ничего такого. А в этот вторник был базарный день в Мукачеве. Я отлично запомнил день, потому что в родном г. Кирсанове базарным днем тоже был вторник, и меня подвозили крестьяне к протопопу о. Кобякову для подготовки в духовную школу. Матушка за восемнадцать верст пришла пешком в город и принесла нам всего. С той поры до самого выезда из Чехии она каждый вторник носила нам пищу.
Тайная полиция потом стала даже запрещать мне появляться в селах, карауля их со стороны железной дороги. Но крестьяне меня иногда провозили на конях с противоположной стороны. Такое поведение правительства мне очень не нравилось, и совсем не потому, что это обижало меня или даже затрудняло мою деятельность, а потому, что я видел пренебрежение чехов к моим русским братьям- беднякам. Снова повторяю и утверждаю, и в этом меня поддержит весь карпаторусский народ: чехи не только не любили его, но эксплуатировали и презирали, хотя и хвалились своим мнимым демократизмом, они были хорошими демократами только лишь для себя, и, признаюсь, я сначала не очень жалел их, когда они сами попали под ярмо немцев. Но и сейчас, когда пишу это, я подозреваю, что чехи и впредь хотят эксплуатировать карпаторуссов. Доказательством этому служит пропаганда чешского правительства, живущего ныне в Лондоне, чтобы Карпатская Русь непременно принадлежала им. Масарик, сын бывшего президента, посетив Америку, открыто об этом говорил, я читал его речь в чешском бюллетене. Он и другие единомышленники его заранее протестуют против самой идеи отделения к русской державе Карпатской Руси, чего горячо желают наши угорщане. В Америке мне многие из них говорили об этом и даже просили сказать Сталину, что они ждут не дождутся воссоединения с родным русским народом. А если будет дана свобода плебисцита, то карпаторуссы со вздохом великого облегчения отрясут пыль с ног своих, когда освободятся от нелюбезных братьев-чехов и друзей их - католиков. А всего их около 600-700 тысяч.
Но еще сильнее желают этого воссоединения русские братья-лемки, прозванные так от слова 'лем' (лишь только подобно тому, как американцы часто говорят 'бат'). Известно, что они уже обращались к Сталину с просьбой если уж не присоединить их к России, то просто вывести эти сотни тысяч к родным русским. Они открыто сочувствуют тому политическому строю, который водворился на нашей родине. В Нью-Йорке издают в этом смысле газету, и очень щедро, как и карпаторуссы, помогают сборами на русскую армию и медицинскую помощь.
Гораздо хуже настроены галичане. Это те же украинцы, что и карпаторуссы и лемки. Но за несколько веков австрийской политической и католическо-униатской пропаганды они были испорчены и сделались врагами 'москалей', фанатиками 'незалежной Украины'. Именно их за это не любят карпаторуссы и лемки, расположенные к русским вообще, впрочем, и среди галичан есть группа русофилов, но она прежде была гонима австрийцами, а теперь притаилась от немецкого давления. Зато вскрыли себя и их галичане, и в Америке пронемецкие галичане, прогитлеровцы, почти открыто агитирующие за немцев, будто те дадут им свободу... Жалкие фантазеры-шовинисты...
Расскажу еще один характерный эпизод. Меня пригласили приехать в с. Нижний Сеневир. в северо- западном углу Угорщины, верст за 60 от Хуста, центрального города ее. Была зима, и в низких розвальнях я добрался к вечеру до цели путешествия. Б селе было до 2 тысяч прихожан. Все они, за исключением 30-40 человек, решили принять православие. Но храм, фара (священнический дом), приходовал земля по законам оставались во владении униатского священника. Помню, в этом селе у священника была больная психически матушка, жалко было его, но дело важнее... За неимением храмов я не раз устраивал богослужения прямо на открытом воздухе: зимою на снегу, а летом в лесу. Так было и теперь. После службы, уже при закате солнца, ко мне подошел молодой офицер, начальник окружной полиции (вроде прежних русских урядников), и предложил свою квартиру для ночлега, как более удобную и чистую для архиерея. Но мне захотелось быть с родными простыми братьями, и я поблагодарил, отказался и остался ночевать в большой хате. До полуночи проговорили мы дружно и спали счастливо на широких деревянных лавках. На другой день тоже служили на снегу. Офицер пригласил меня и более важных селяков на богатый обед. Было и вина много. После обеда приходили все новые и новые гости. И офицер, и милая его жена- чешка усердно угощали их вином. Между прочим, пришли, вероятно, по приглашению офицера, и представители меньшинства униатов. Один из них был старик огромного роста с лохматой бородой. Угощая их, офицер спрашивал лукаво:
- Ну, скажите, бывал ли в ваших этих лесистых краях когда-нибудь католический архиерей?
- Ни-и! - отвечал старик.
- А вот, видите, православный приехал, не погнушался вами.
Старик смотрел на меня с испугом, точно на пугало: так их научили католические священники.
Когда гости уже ушли, я спрашиваю хозяина1
- Послушайте, ведь такое угощение очень дорого стоит для вас? Или вы так любите православие?
Он чуть не расхохотался.
- Деньги мне дало правительство на это.
- Почему? Разве оно заинтересовано в православии?
- Я сам просил об этом. Кругом меня, в моем служебном округе, идет движение в сторону православия. Нижний Сеневир самое большое место. Но тут еще держится несколько десятков темных фанатиков унии, и я решил вызвать вас, чтобы и они уже присоединились к большинству, а тогда за Сеневиром скорее решатся и другие села моего участка. И уже не будет больше хлопот мне с этим.
- Тогда вы это все делаете не ради религии? - удивленно спросил я.
- Ну, конечно, нет. Да я же атеист.
- Вот что, - совсем разочарованно ответил я.
- А вы, - обращается он недоумевающе-серьезно ко мне, - разве веруете?
Теперь мне пришла очередь изумляться: у архиерея спрашивают, верит ли он... В первый раз в жизни пришлось слышать такой вопрос.
- Конечно, верующий.
- Вот что! А я не верил вам. Думал, что вы только все это разыгрываете.
Я после такого бесцеремонного отзыва замолчал. Пора было уже ехать обратно. Пара наших лошадок уже дожидалась у дома. Мы оба сели и проехали по селу. Отъехав на полверсты в снежное поле, он заявил мне:
- Не знаете, почему я поехал с вами?
- Не знаю,
- Я хотел показать селякам, что правительственная власть тут на вашей православной стороне. Ну, а теперь никто уже не видит, и я оставляю вас.
Официально-холодно простившись со мною, он вскинул на плечо ружье, позвал свою собаку и пошел охотиться за зайцами. А я ехал и печально думал: 'Право, не знаю, что лучше: такое государственное лицемерие, издевательское покровительство православию или прямое гонение?' Мне первое было противно... Не знаю, что после случилось с сеневирцами. Они и не подозревали, какую лицемерную игру провел их безбожный чех-жандарм...
Вспоминая теперь лесного старика и этого чистенького офицера, я, конечно, понимаю, что чехи несравненно выше угорских русских по внешней культуре. Но право, я, не колеблясь, предпочел бы любого из этих простецов на каком угодно посту, а не презрительных чехов. Культурны они умом, но не сердцем. Кстати, по всем большим городам Чехословакии были торговые магазины 'легионеров', прошедших с адмиралом Колчаком по Сибири до Волги и откатившихся к Тихому океану назад. Но воротились они домой не пустыми, а с русским золотом. Упорные слухи ходили об этом открыто: чехи захватили в Сибири вагоны с
