Керенского, когда Церковь вместо бывшего царя поминала 'благоверное Временное правительство', так нужно было поминать и новую власть. По этому вопросу собором была выработана специальная формула, кажется, в таком виде: 'О стране нашей Российской и о предержащих властях ее'.

Следовательно, все те раскольники, которые за границей через Церковь продолжают бороться против советской власти, идут против прямой воли высшего церковного органа - собора. И сам митрополит Антоний, и теперешний его заместитель митрополит Анастасий (в Сербии), и американские отщепенцы.

На следующем месте, по важности дела, нужно поставить участие мирян в церковном управлении, начиная с Высшего Церковного Совета (при патриархе) и кончая епархиальными собраниями, епархиальным советом, а также приходскими организациями. Это было великой новостью в церковной жизни. Особенно сильно это отразилось в простых приходах, где большинство членов в советах были из мирян. Это имело чрезвычайно благотворное значение: во время продолжающейся революции эти миряне не только спасали веру и Церковь, но и беззащитное духовенство. И можно сказать, эти церковные миряне, вслед за лучшими духовными руководителями, вынесли веру и Церковь на своих плечах. Правительство с народом считалось больше, чем с официальными служителями Церкви, духовными людьми, которые к тому же были потом переведены в класс лишенцев, т.е. лишенных государством многих гражданских прав.

О преобразовании наших семинарий в специальные пастырские школы я уже говорил ранее. Была принята компромиссная формула: оставить и старые школы, но насаждать по возможности и новые. Однако советская власть прикрыла все. Таков был Промысл Божий об отжившем типе классовых семинарий, которые не столько приготавливали пастырей, сколько давали дешевое образование детям духовного сословия, которые потом уходили на все стороны, и лишь 10-15 процентов из них решали 'идти по духовной дороге' отцов своих.

Достойно внимания решение собора об облегчении и умножении поводов к брачным разводам, что защищали интеллигенты, но против чего протестовали письменно члены собора - крестьяне! Это очень характерно! Здесь сказывалась крепость брака среди народа, и можно предвидеть, что простые люди ненадолго увлекутся 'свободной любовью', а возвратятся к прочим здоровым формам единобрачия, как и случилось... Между прочим, эта группа (почти всех) крестьян при подаче письменного заявления-протеста выбрала меня своим лидером. Вспоминать об этом мне отрадно и теперь: народ всегда чувствовал доверие ко мне... Но собор не послушал селяков, остался при принятом решении о более легких разводах. А политическая власть дала полную свободу в брачных делах. Но после и она стала вводить ограничения в безмерную распущенность 'новых веяний'. И здесь есть основания утверждать, что мораль семейная в России стоит выше, чем в других странах, даже тех, где существуют ограничительные законы.

На этом я кончу воспоминания о Московском Церковном соборе. Вне всякого сомнения, он имел чрезвычайно важное значение для Русской Церкви, поставив ее на собственные ноги во внутренней жизни и дав ей чуткую организацию, начиная патриархом и кончая простыми женщинами, членами приходских советов. Живым силам Церкви теперь была дана возможность проявлять энергию на созидание веры, Церкви и охраны духовенства.

А времена приходили страшные...

Прекратился собор после 9-месячной работы сам собою: за исчерпанием главных вопросов, а также по недостатку церковных средств.

Я после Пасхи вынужден был уезжать к себе в семинарию, в Крым, и последних дней собора не видел. Кажется, они были бледны, членов было уже немного. Революционная междоусобная борьба разгоралась все сильнее, лучше было разъезжаться по домам и там ждать развития сложных политических событий.

На юге России удалось нам получить два важных акта от патриарха, имеющих не только церковное, но и существенное значение.

В 1919 году он издал указ, чтобы служители Церкви не вмешивались в политическую борьбу, а занимались бы своим прямым делом: богослужением, проповедью Евангелия, спасением души. До Крыма этот акт дошел уже во времена Врангеля, когда Церковь принимала довольно деятельное участие в политической борьбе против советской власти и поддержании 'белого движения'. Прочитали мы его на заседании Синода и постановили положить, как говорилось в старые времена, 'под зеленое сукно', не объявляя народу, чтобы не вызвать смущения. В оправдание свое мы решили, что этот указ касается тех областей, где существует советская власть, и не может распространяться на местности, где господствуют белые. Почему? Потому что наше отстранение от участия в 'белом движении' было бы истолковано как несогласие с ним и даже как сочувствие красным и вообще могло повредить добровольцам. Говоря кратко, мы были бы нелояльными к нашей местной власти. А это было бы очевидным противоречием. К красным лояльны, а к белым оппозиционны. Да и не могли мы исполнить такого указа, так как это 'белое движение' отвечало и собственно нашим симпатиям, и интересам Церкви.

Меня, однако, немного обеспокоило подобное наше непослушание патриарху: все же это был указ главы Церкви, посему мы обязаны были прежде всего повиноваться, тем более что в нем не указано было ничего о границах действий. Но иначе поступить, как скрыть этот акт, мы не могли в то время. Теперь я думаю, что и сам патриарх не мог иметь в виду белых территорий: он был человек в высокой степени реальный, благоразумный и практичный, а потому не мог не понимать, что подобного указа мы не в силах были бы исполнить. Даже советская власть не могла требовать исполнения нами этого указа и никогда не ссылалась на него в борьбе с белыми. Впрочем, она никогда не опиралась (в то время) на религиозные акты, держалась основной своей позиции - отделения Церкви от государства.

Есть у меня и косвенное подтверждение такому моему мнению. Однажды женщина, княгиня Б., пробралась, одевшись простой бабой, через границу и добралась до патриарха под предлогом разрешения какого-то вопроса о браке. На самом деле ее целью, вероятно с согласия генерала Врангеля, было исхлопотать от него благословение нашему главнокомандующему на дело борьбы с красными и иконочку. Разумеется, все это должно было быть в строжайшем секрете, лишь для духовного ободрения вождя, а не для публичного оглашения. Последнее было бы нелояльным по отношению к советской власти и грозило бы патриарху расстрелом. Б-ва воротилась и сообщила, что патриарх Тихон отказался исполнить просьбу, сославшись на простую опасность, и даже привел ей аналогичный случай, что его о том же просил и адмирал Колчак. Сочувствовал ли он когда в душе своей Колчаку, Деникину и Врангелю? Не знаю. Вероятно, сочувствовал. Мы все тогда были на стороне белой, верующей власти, а не на стороне безбожников.

Знал он, что и я тесно сотрудничаю с Врангелем, и сказал княгине: 'Жаль, жаль'. Но чего? Не того, что я принимаю участие, и не того, что я и другие архиереи не исполняем его указ 1919 года (об этом не было сказано ни одного намека ей), а практической опасности: 'Подавал надежды, - сказал патриарх, помня о моей активности на Московском соборе, - а теперь может погибнуть'. То есть он не верил уже в победу белых, а видел силу красных, ожидал конца нашего движения, жалел, что и я могу быть убит, расстрелян. Слава Богу, опасения его оказались неверными.

Но вспоминается и другой случай, противоположный.

Когда белые в своем походе дошли уже до Орла, то предложили епископу Орловскому Серафиму (Остроумову) отслужить публичный благодарственный молебен. Он отказался. Вероятно, потому, что не верил в прочность белых. Через некоторое время они покатятся назад, а ему (если останется) придется отвечать перед красными за такой молебен. К чести белых нужно сказать, что они были недовольны таким поведением архиерея, но не проявили к нему никаких репрессий. А скоро они действительно стали отступать, бросив и Орел, и архиерея на произвол судьбы. А отслужил бы он молебен, пришлось бы и ему испить всю длинную чашу беженства по чужим странам, которую вот мы пьем уже двадцать четыре года... Ссылался ли епископ Серафим в своем отказе служить молебен на указ патриарха 1919 года, не знаю, едва ли. Просто он был благоразумным политиком.

А второй акт, изданный им вместе с Синодом, касался внутреннего управления Церкви в отделившихся областях. Всякая организация нуждается в высшем органе. Таким после собора 1917-1918 годов был патриарх со Священным Синодом из архиереев и Высшим Церковным Советом с участием духовенства и мирян. А в важнейших случаях все они собирались на объединенное заседание и решали дела совместно.

В областях, занятых белыми, такого центра не было, и патриарх издал указ, чтобы тут соседние епархии организовывали церковные округа под председательством старейшего архиерея и создавали