то группы моих приятелей, я дал согласие, скорее чтобы отвязаться от милого друга.

- Когда возобновится собрание?

- В четыре часа вечера.

Но не веря в свои выборы, я намеренно запоздал и приехал в пять. Вошел в залу. Как раз шла речь о моей кандидатуре. Огромное большинство батюшек и псаломщиков, тем более крестьян-выборщиков, видели меня впервые. Председательствовал, насколько помню, викарный епископ Арсений (Смоленец). Мне предложили выступить. Я сказал, в сущности, следующее:

- Вы же должны знать, кого выбираете? Что я за человек? Заранее говорю и псаломщикам, и о. диаконам, и всем вам, я не могу быть и не буду защитником чьих бы то ни было сословных интересов (священников или псаломщиков). Нужно защищать веру, Церковь и родину. Вот если хотите при этих моих взглядах выбирать, то выбирайте.

- Нам только и нужно! - раздались голоса преимущественно из крестьянских рядов.

И огромным большинством собрания я прошел 'от дьячков'.

На всем Московском соборе, кажется, еще одно духовное лицо прошло подобным образом - архимандрит, настоятель монастыря Костромской епархии. Прекрасная душа! Другие члены из низшего клира были, в общем, хорошие люди, совсем не социал-дьячки.

Так неожиданно я попал в выборную четверку и очутился на Поместном соборе в Москве 1917-1918 годов.

На Украинский Киевский собор 1918-1919 гг. я попал иначе...

О Московском соборе остались замечательно верные и подробные протоколы. Со временем по ним будет составляться история Церкви этой эпохи.

Я не буду говорить о разных комиссиях и многочисленных деяниях собора. Отмечу лишь наиболее важные и то, что было более связано с тем историческим моментом и государственно-общественными вопросами.

Вот первое богослужение в Успенском кафедральном московском соборе в Кремле. Я стоял на левом клиросе среди других духовных. Рядом с нами было царское место - красивый резной золоченый балдахин. А в другой стороне, около правого клироса, было патриаршее место, более простое, даже архитектурно- аскетическое, старинное, древнее. И оно было пустым 217 лет. И все же стояло, дожидаясь своего времени.

Стоит обратить внимание на это расположение мест. Патриаршее - на правой, более важной стороне, а царское - на левой, второстепенной. Это так не мирилось с воззрениями пережитого императорского петербургского периода, преимущественного господства государства и государей: они везде выше всего! И даже в ектениях на службах их ставили то на второе место после Синода (на великой), то на первое, как на 'сугубой', а после (I) - Синод. Непосредственно же за Синодом 'еще молимся о всем их христолюбивом воинстве'. Чьем 'их'? Ясно, государя и его фамилии, которые поминались перед Синодом. Но поставили незаконно Синод после царя, и воинство оказалось и царским и синодским.. Бессмыслица! А все оттого, что господствовало государство над Церковью и всюду представители его становились на первое место. Но вот этот патриарший трон на правой стороне самым фактом свидетельствовал, что в Церкви первое место принадлежит главе Церкви, а не государству. И нужно было бы хоть в храме дать представителю Церкви свое место. Увы! Петр I место оставил, а патриарха уничтожил. Но и сам не стал на его место, хотя говорил иногда с самоуправством: 'Я вам царь и патриарх...' Цари прекратились, а пустое место пережило их... Это я еще прежде пережил в том же Успенском соборе. Как я рассказывал прежде, в главе о двух революциях, шли уже речи о гибели династии. Под праздник Рождества я ночевал в кремлевском Чудовом монастыре, бок о бок с Успенским собором и колокольней Ивана Великого.

Около часу ночи вдруг раздался визжащий гул главного колокола 'Параскева' (если не изменяет мне память) в 4 тысячи пудов. Упавший Царь-колокол, доселе стоящий на земле, весил 12 тысяч! Было же такое время, что лили такие колокола! Когда я в Сербии говорил о нем, не верили селяки: у них все на килограммы. Следовательно, 12 тысяч пудов - 192 тысячи килограммов. Астрономическая цифра. Но и 'Параскева' - ужасный зычный звон. Все звенело кругом... Я проснулся - и сразу в Успенский собор. Народ лишь собирался: входили шубы, полушубки, валенки, платки, мало интеллигентных пальто. Горят свечи. Блестит всюду золото и позолота. Протопоп - 'царь-поп', называли одного из них, огромной величины, был и 'царь-дьякон', архидиакон Розов, колоссального объема и большущего голоса, - с очередным протодиаконом ходят по церкви, со звоном цепочек кадя иконы и людей (они тоже иконы, то есть образ Божий в них). А в это время на левом клиросе высокий, худой, белобрысый дьякон, кажется, по фамилии Ризположенский, громким и сухим басом бубнил псалмы великого повечерия. Не думает он о выразительном чтении, о том, чтобы все эти чуйки и платки понимали читаемое, это не требуется! А требуется все выполнять так, как было и двести лет назад, и пятьсот, и тысячу... С Ольги и Владимира. И при греческих, и русских патриархах, и при Грозном, и при Петре. Читали громко, без чувства, а серьезно, строго по заведенному веками речитативу. В храме и говорится все по-иному, чем в миру - никаких вольностей, ничего своего, отсебятины. Как в армии: воины отвечают начальству на одной ноте.

Я слушал это исконный речитатив и думал: 'Вот меняются эпохи, а Церковь стоит две тысячи лет! Уходят цари, а она все остается! Меняются режимы и социальные формы, а здесь тысяча лет, две тысячи ведется одинаковый способ служения. Да, Церковь прочнее государственных форм правления!

Вот-вот начнется революция (она началась через два месяца после этих дум). Все зашатается, развалится, разобьется вдребезги (на время), а Церковь устоит... И по-прежнему дьячки будут бубнить по- дьячковски, точно и не случилось ничего особого за толстыми столбами этого храма. Переменились декорации, а суть все та же. И Церковь всегда будет делать свое вековечное дело до конца мира, у нее есть свое собственное дело - душа человеческая...'

Ворочусь назад. За царским троном, возле левого клироса стояла группа властей. Керенский, выбритый, в военном френче, с измученным лицом, на котором я ничего не мог прочесть, кроме беспокойных и непрекращающихся дум, мыслей и мирских чувств. Не заметно было сердечного молитвенного настроения, хотя он, как мне лично известно от него самого, верующий христианин. Рядом с ним - министр исповеданий, вместо царских обер-прокуроров Синода, бывший профессор Петербургской Духовной академии А.В.Карташев . Других не помню.

Для заседания собора приспособили епархиальный дом возле Каретной-Садовой, недалеко от Самотеки и Сухаревки. Впереди были возвышенные места для президиума и архиереев, сидевших к собору лицом. Сзади епископов - алтарь. Все мы находились как бы перед лицом Самого Бога.

Процесс заседаний взят был с распорядков Государственной думы. Все шло гладко. Ответственным секретарем собора был избран член Думы Шеин, после расстрелянный в Петрограде при процессе митрополита Вениамина об изъятии церковных ценностей. В его распоряжении был целый штат чиновников синодальных канцелярий.

Председателем собора был избран Московский митрополит Тихон, товарищами его митрополиты Антоний (бывший Харьковский, потом Киевский) и Арсений Новгородский и по два члена от духовенства и мирян. В число последних был избран профессор Московского университета и член Государственного совета Е.И.Трубецкой и обер-прокурор Синода А.Д.Самарин. Оба этих имени встречались уже раньше.

Соборяне расписались на разные комиссии: административную, епархиальную, приходскую, учебную, богослужебную, экономическую и т.д. Самой многолюдной и живой оказалась первая - о высшем управлении Церкви.

Вот это я считаю важным и характерным для момента прежде всего. Как-никак, но собрались представители со всей России, из разных сословий, и большей частью выбранные народом. Притом это были не мальчики - революционные головорезы, а народ солидный, опытный, осторожный, и потому стоит прислушаться, чем же они занялись в первую очередь? Что их интересовало горячей всего? 'Патриаршества! Восстановить патриарха!'

Сколько речей было сказано за и против этого! Все они напечатаны в протокольных Деяниях собора. То было уже давно. Мне, спустя 26 лет, хочется теперь спокойно, как бы со стороны кратко разобраться: в чем была соль вопроса? И как это связано с историческим революционным моментом?

На соборе были два течения вообще, и особенно они обострились почему-то около вопроса о патриаршестве. Огромное большинство, почти 9/10 были за него, а 1/10 против. Я был в первой части. Мы различали эти течения по старому политическому признаку - либерализму. Большинство было в общем