дивизии, командиром которой был высокий отчаянный молодой генерал Туркул. Походил по избам близлежащей деревушки (имя ее позабыл), разговаривал с солдатами, а особенно с офицерами. И сразу я был поражен духом добровольцев. Да, это были действительно отчаянные герои! Да, они любили Россию и безумно складывали за нее свои буйные головы! Да, я могу представить их в так называемой психологической атаке, когда они шли церемониальным маршем, без единого выстрела, против вдесятеро сильнейшего неприятеля, который терял мужество перед бесстрашием офицеров и иногда бежал в панике от них!

И на этот раз они говорили о своей бесстрашной решимости. Один полковник, командир танка, совершенно спокойно рассказывал, что он был ранен уже четырнадцать раз, а завтра выйдет на сражение первым. И улыбался, куря. Он был почти уверен, что погибнет. Действительно, после я узнал, что в его танк попал снаряд, и он с другом сгорел в нем. И такие герои были почти везде!

Но он в этот же вечер, накануне смерти, совершенно открыто, почти цинично, насмешливо заявил мне, что ничуть не верит в Бога. Бывшие тут с ним другие офицеры нимало не смутились его заявлению, будто и они так же думали.

Я, по новости, пришел в ужас. Тогда чем же они отличаются от безбожников большевиков? Выхожу на улицу. Встречается в военной форме солдат - мальчик лет 13-14. Были и такие. С кем-то отчаянно грубо разговаривает. И я слышу, как он самой площадной матерной бранью ругает и Бога, и Божию Матерь, и всех святых! Я ушам своим не верю. Добровольцы, белые - и такое богохульство! Боже, неужели прав Рябушинский? 'Мы белые большевики, мы погибаем!'

Хожу дальше. Слышу почти анекдот, но так запомнилось. Одна женщина потеряла корову и пожаловалась начальству. Искали ее и не нашли. Оказалось, ее спрятали не то в чулан, не то даже в ванную комнату! Потом зарезали. Я и сам сейчас не верю этой басне, но вот рассказывали же такое...

После, когда наша армия заняла северную часть Таврической губернии, я невдалеке от фронта, под прекрасным зеленым бугорком сидел с одним весьма благочестивым офицером с чистой бородкой золотистого цвета. Мы, конечно, говорили о том, что же будет?

И вдруг он сказал такую фразу, я запомнил ее точно; 'Где же нам, маленьким бесенятам, победить больших бесов - большевиков?'

И это сказано было не для красного словца, а спокойно, с глазу на глаз.

Сам Врангель в приказах твердил, что 'святое дело нужно делать чистыми руками'. Значит, была же нечисть!

Везде матерная брань висела в воздухе. Несколько позже я обратился к главнокомандующему с настойчивой просьбой принять решительные меры против этой разлагающей гнусности.

- Хорошо! Заготовьте об этом приказ по армии от моего имени.

Я поручил написать проект моему помощнику по флоту, протоирею о. Г. Спасскому, человеку талантливому и давно знавшему военную среду. Приказ был написан сильно и коротко. Последние две строчки приблизительно говорили: 'И пусть старшие показывают добрый пример младшим в решительном искоренении этого ужасного обычая!'

Понес его генералу. Прочитал, согласился.

- Только вот, - говорит, - не лучше ли выпустить последние строчки?

- Почему? - возражаю, - ведь это же правда, что и они ругаются похабно?

- Да! Но неудобно в приказе говорить это о командирах, подорвется дисциплина.

- Хорошо, выпустите.

Он зачеркнул эти строки. Осталось ему отдать в печать и распространить по армии. Жду неделю, другую. Нет моего приказа. Иду к председателю совета министров А.В. Кривошеину.

- В чем дело? Почему нет приказа против матерщины?

- Провалили наш проект,

- Как провалили? Кто?

- Генералы! - был короткий ответ его.

У меня даже захолодело в душе. Генералы говорили, будто бы без этой приправы не так хорошо слушают солдаты их приказания. Да и привычка въелась глубоко в сердце и речь. Одним словом, провалили. И будь же тому, что вскорости после этого, не знаю как, по радио, что ли, дошли до нас слухи, будто Троцкий издал строжайший приказ по Советской армии - вывести беспощадно матерщину!

Такое тяжелое впечатление получил я от первого знакомства с нашей армией. И только одно светлое воспоминание унес я от Перекопа - ту группочку безусых розовых мальчиков, которые у тлеющего костра спрашивали меня ночью:

- А что? Мы победим? Ведь мы за Бога и родину.

Когда я вернулся с фронта, то доложил нашему Синоду, а потом и генералу Врангелю буквально так:

- Наша армия героична, но она некрещеная! Вывод, в сущности, ужасный.

Что делать? Синод, архиереи - мы были бессильны и совершенно неавторитетны в глазах военных.

- Э-эх! Ну, что там говорят попы! - сказали бы нам в ответ. - Одной бесплодной проповедью больше, и только!

Авторитет, а он действительно был тогда, имел лишь Врангель, его любили, ему верили, его боялись. Разложение духа было уже глубокое. Так мой наивный вопль замер в воздухе и после этого первого доклада, а потом и в случае с бранью. Через несколько месяцев я подведу итог и письменно доложу о нем совету министров. Но будет уже поздно. А точнее сказать, было еще слишком рано.

Что это? Отдельные ли незначительные случаи? Или вырисовывалась уже общая картина? Мне бы хотелось верить первому, хотелось верить в чистоту белых риз. А иначе на что мне надеяться? Сил военных - горсточка, всего 15-20 тысяч! Что это такое перед миллионами Советской страны? Да еще после страшных поражений и бегства добровольцев со всех фронтов, когда авторитет и страх перед белыми пропал? Невольно начинало закрадываться в душу сомнение: не конец ли приходит? Не последняя ли страница пишется белыми?

Этот итог и пришлось мне, уже в июле, выслушать в откровенной форме от писателя Ивана Александровича Родионова. Имя этого человека не всем известно, а между тем от него осталась поразительно сильная книга, изданная около 1907-1908 годов, 'Наше преступление'. Казак родом, он имел поместье в Псковской губернии и описал нравы местных крестьян. Там есть такие потрясающие картины морального разложения и совершенно невероятных форм богохульства крестьян, что я, читая лекции в Петербургской академии, для характеристики современной нашей паствы не мог пред взрослыми студентами цитировать некоторые страницы с кощунствами. А то была фотография с подлинных фактов.

Родионов говорил, что это наше интеллигентское преступление, мы внушали народу безбожие и прочее!

После он написал еще книгу 'Жертвы вечерние', как дети-кадеты в Белой армии отвечали своими поздними жертвами за ранние грехи своих отцов. И еще написал стихи про Москву белокаменную.

Генерал Врангель вызвал его из Турции, предложил ему стать во главе печатного дела. Он отказался. По прежнему еще знакомству, с 1906-1907 годов, по делу Распутина, он зашел ко мне с визитом. Я угостил его обедом. С жалостью спрашиваю, почему отказался.

- Видите, - ответил он, - чтобы победить большевиков, нужно одно из двух: или мы должны задавить их числом, или же духовно покорить своей святостью. Еще лучше бы и то и другое. Вы здесь хоть и благочестивы, но не святы. Ну, а о количестве и говорить не приходится. Поэтому дело наше конченное, обреченное. И я отказался от напрасного подвига.

Я ему что-то говорил об успехах армии. Тогда белые разбили Жлобу с его частью Красной армии. Но Родионов не придавал этому эпизоду никакого значения.

Сам он был человеком крутого нрава, железной воли и даже физической силы. Вероятно, подковы легко мог гнуть и ломать. При этом был глубоко религиозным и церковным христианином, даже приучился к непрестанной молитве Иисусовой.

После разгрома белых, когда я тоже приехал в Константинополь, его уже не было там, он перебрался в Берлин. Я написал туда ему письмо: 'Вы-де оказались пророком о Крыме, а что же теперь думаете о