позиции фулбека[21] или игрока, принимающего длинные пасы от квотербека, если бы не был так хорош в роли самого квотербека. Учитывая, что он никогда в своей жизни не принимал участия в организованных спортивных состязаниях, это было впечатляюще. Его тренер оплакивал все годы упущенных возможностей.

Еще он занимался на беговой дорожке, опять же в сверхъестественной лиге, где отличался во всем, что требовало скорости и маневренности. Он был спринтером[22], а не бегуном на длинные дистанции, и в этой дисциплине был почти недосягаем. Рядом с нами постоянно сновали тренеры, ведь речь шла о сверхъестественной лиге колледжа, и уже со всей страны поступали предложения в любительскую лигу для взрослых, и некоторые разговоры о профессиональной карьере, по крайней мере, в футболе.

И на сегодняшний день не было достаточно сверхъестественных школьников, чтобы среди школ было больше одной команды для игр между штатами. Что означало — команда Сент-Луиса выступала от штата Миссури. Мы отлично играли в футбол, и большая заслуга в этом была у стоящего передо мной парня.

Натаниэль с удовольствием ходил на игры и собрания, где они представлялись братьями, ставя меня в интересное положение, когда несколько родителей на играх задавались вопросом, что именно я делала с Натаниэлем и его младшим братом. На самом деле мне было до лампочки, что обо мне думали незнакомцы, но меня волновал, и всегда будет волновать Синрик.

Парень был в спортивных шортах и без рубашки, так что он либо уже чем-то отзанимался, либо только еще собирался, когда услышал, как я встала. Вспотевшим не был — значит, только что оделся для пробежки и специально вернулся, чтобы успеть меня перехватить. Левая часть его тела до шортов была освещена последними лучами заходящего солнца, в тусклом золоте вечернего света янтарные блики скользили по его мышцам, придавая им еще большую скульптурную рельефность. Что ж, хоть снизу одет— многие оборотни предпочли бы расхаживать совершенно голыми, если бы не моя, протестующая против этого, скромность. Хотя, если подумать, то у Синрика была своя доля скромности и он редко расхаживал обнаженным.

—Ты так и будешь молча стоять там, если я не начну, да? — спросил он.

— Да. — Я потягивала кофе; он был горячим, и Натаниэль научил Синрика варить его так, чтобы он получался именно таким, как мне нравится, но сегодня даже хорошему кофе не под силу меня взбодрить.

—Почему? —снова задал он вопрос.

— Ты заставил всех остальных покинуть кухню, Синрик. Ты хотел поговорить — не я, так что пользуйся возможностью.

— Боже, в этом ты так похожа на парней.

Я пожала плечами, потягивая свой кофе; возможно, если бы я просто продолжала пить его, то в конечном итоге смогла бы им насладиться. Какой позор — впустую растрачивать отличный кофе на такое дерьмовое настроение.

Он провел рукой по волосам, но завершить это движение помешал хвостик, поэтому ему пришлось снять резинку, и густые прямые волосы рассыпались по его печам. Они упали вокруг лица как темно-синий занавес, бледно-голубой ободок в зрачках стал насыщеннее, почти василькового оттенка, а темная часть зрачка цвета полуночной голубизны, так похожая на глаза Жан-Клода, стала более синей, на грани темно- сине-серого.

Теперь он беспрепятственно провел рукой по волосам, и принялся выписывать небольшие, нервные круги в ограниченном свободном пространстве кухни. И так он оказался прямо передо мной. Он вышагивал, как находящиеся постоянно в движении, несчастные большие кошки в зоопарке, которые в конечном итоге, сходят с ума. Его густые волосы упали вперед так, что при поворотах, они беспорядочно опускались вокруг лица. В утреннем свете его волосы казались чересчур синими, но сейчас, при глубоком световом спектре, выдержанном в таких насыщенных, похожих на пламя, оттенках золота, часть его волос была богатого, глубокого оттенка синего, когда другая казалась черной так, что от ярких и темных оттенков его волос… замирало сердце.

Наконец, он остановился передо мной, его грудь вздымалась, как после длительной пробежки. Жилка на шее билась под кожей, уже ставшей смуглой после занятий бегом без майки во время весенних тренировок. Наш Синрик неплохо загорел. Он уставился на меня: глаза расширены, губы приоткрыты на треугольном лице, волосы в художественном беспорядке.

Меня подмывало сдвинуть волосы обратно с его лица, с его глаз, но я осталась стоять, прислонившись к шкафчикам. Я потеряла бы свой контроль, если бы двинулась к нему, и потеряла бы еще больше, если бы коснулась его волос. Если мы собирались ссориться, я не хотела делать это, когда мои пальцы будут запоминать теплый шелк его волос.

— Я волнуюсь за тебя, — сказал он, наконец.

— Прости, — отозвалась я, и попыталась снова отхлебнуть кофе, но поняла, что больше не хочу. Я поставила чашку на стойку рядом с собой.

— За что ты просишь прощения? — не понял он.

Я пожала плечами.

— За то, что тебя расстраивает моя работа, наверное. — От Мики или Натаниэля я бы приняла это, признала и, может быть, даже согласилась, но Синрик еще не заслужил права предъявлять претензии, и он — не мой босс.

— Я — вертигр, Анита. Я могу чувствовать запах твоих эмоций, и ты не расстроена.

— Теперь ты говоришь мне, что я чувствую, — сказала я.

— Ты хочешь, чтобы все свелось к ссоре. А я не хочу ссориться.

Я скрестила руки под грудью и снова прислонилась к шкафчикам.

—Я тоже не хочу ссориться, Синрик.

— Пожалуйста, называй меня хотя бы моим именем.

Я вздохнула.

— Син; прекрасно, я тоже не хочу ссориться, Син. Ты знаешь, что я ненавижу это прозвище.

— Знаю, вот только ты еще много чего ненавидишь во мне.

— Это нечестно, — воскликнула я.

— Может, и нет, зато — правда. — Он подошел еще на два шага, так, что при желании я могла бы с легкостью прикоснуться к его груди. — Мне неподвластно изменить свой возраст, Анита. Но это не навсегда, скоро я повзрослею.

Я обхватила себя за плечи, потому что так и тянуло прикоснуться к нему. Это было одним из преимуществ и недостатков того, что он являлся животным моего зова. Было очень приятно касаться любого подвластного мне животного, и особенно обнимать свое собственное, ведь Синрик как раз моим и был. Несмотря на рекордно огромное количество моих животных зова, мне не было никакой разницы, я хотела прикасаться ко всем, кто оказывался рядом со мной. Было чертовски тяжело бороться с чувством безумного желания кого-то обнять и вдыхать запах его кожи.

— Вот только я тоже становлюсь старше, — заметила я.

— Да, старше годами, но, как человек-слуга Жан-Клода, стареть ты не будешь.

— Четвертой метки пока нет.

— Но ты завершила триумвират с Дамианом, а он тоже вампир.

— Он — мой слуга-вампир; мы не уверены, изменит ли это стандартный процесс.

— Понимаю — есть вероятность, что ты разделила свою смертность с Дамианом, а не он разделил с тобой свое бессмертие, но до сих пор вы оба выглядите великолепно. Думаю, ты просто не хочешь признавать, что дело совершенно не в возрасте.

— Мне очень жаль, что у меня заморочки по поводу того, чтобы спать со старшеклассником.

— В этом году я оканчиваю школу, Анита, и на что ты будешь ссылаться потом?

— Понятия не имею, что ты подразумеваешь под этим.— Я изо всех сил старалась сдерживаться, потому что боялась, что Синрик — Син — собирается произнести какие-то очень взрослые вещи, которых слышать я не желала.

— Натаниэлю было всего девятнадцать, когда ты его встретила; Джейсону тоже. Мне всего на год меньше. Значит, дело не в возрасте, Анита.

Я посмотрела в его глаза — глаза, почти с безумным оттенком голубого — и не смогла этого