дипломатию, так и через влияние доминируемого американцами Международного валютного фонда, дядя Сэм действовал в обличии доктора Сэма, раздавая свои рецепты остальному миру: сокращайте ваш бюджетный дефицит. Снижайте ваши торговые барьеры. Приватизируйте коммунальные услуги. Подобно некоторым врачам мы были слишком заняты — и, можете быть уверены, самими собой — для того, чтобы выслушивать пациентов, излагавших свои собственные идеи. Слишком заняты, зачастую даже для того, чтобы пристально взглянуть на отдельные страны и их положение. С экономистами и экспертами по развитию из третьего мира, многие из которых обладали блестящим интеллектом и превосходным образованием, мы обращались порой как с детьми. Наш стиль ухода за больным был ужасен; и наши пациенты, один за другим, не могли не замечать, что лекарство, распространяемое нами за рубежом, совсем не то, что мы сами употребляем дома.

Некоторые из провалов возникли потому, что мы естественным образом фокусировали внимание на внутренней политике. Глобальное лидерство было нам навязано. Мы в администрации

Клинтона не имели никакого видения Нового мирового порядка в условиях окончания холодной войны, но зато бизнес и финансовое сообщество его имели: они видели новые возможности извлечения прибылей. Они отводили государству одну только роль: содействовать им в доступе к рынкам. Принципы внешней политики состояли в том, что нужно помогать нашим бизнесменам успешно вести дела за рубежом. Во внутренней политике было ограничение на эти принципы, связанное с учетом интересов наших потребителей и наемных работников. За рубежом таких ограничений не было. У себя дома мы сопротивлялись давлению, направленному на изменение закона о банкротстве, которые могли бы причинить излишний ущерб должникам. За рубежом самым приоритетным делом при любом кризисе в других странах было, по всей видимости, обеспечение скорейшего и полнейшего возврата долгов американским и другим западным банкам, причем дело доходило даже до предоставления многомиллиардных долларовых займов в целях обеспечения этого возврата.

Лозунг дерегулирования, под которым мы действовали излишне рьяно у себя дома, мы еще более рьяно проталкивали за рубежом.

Неудивительно, что наша политика, а тем более способы, которыми мы ее осуществляли, вызывали чувство глубокого отторжения. Все последствия этого отторжения пока еще трудно оценить. Но к уже видимым результатам относится, прежде всего, растущий антиамериканизм в Азии и Латинской Америке. Некоторые его проявления видны невооруженным глазом: бойкоты американских товаров, возрастающее число протестов возле Макдональдсов. В настоящее время тот, чью политику поддерживает правительство США, почти неминуемо обречен на поражение; те, кто до недавнего времени прислушивались к нашим рекомендациям, независимо от того, нравились ли они им или нет, осмеливаются понемногу нас игнорировать, так же неразборчиво, как ранее нам следовали, и ссылаться на наши провалы для оправдания неудач в решении своих проблем. То, что у нас были случаи мошенничества в бухгалтерском учете, вовсе не означает, что нужно отказываться от совершенствования правил учета во всем мире. Но дела Энрон и Артура Андерсена подорвали американский авторитет в этих вопросах. Наше лицемерие в области торговой политики явилось поводом для сохранения протекционистских таможенных режимов за рубежом, даже в тех странах, которые на самом деле выиграли бы от снижения торговых барьеров.

Когда экономические советники президента Клинтона собрались в Вашингтон, мы были хорошо подготовлены к решению многих проблем, связанных с тем, как возникают и лопаются «мыльные пузыри»; проблемы восстановления баланса между ролью коллективного и частного действия, между государством и электоратом; и мы стояли при этом на платформе «поставим на первое место интересы народа», а не «поставим на первое место финансовые интересы». Мы знали, что существуют конфликты интересов; мы знали, что рыночные механизмы, предоставленные самим себе, часто не срабатывают, мы знали, что в экономике есть место для государственного регулирования. И более широкое понимание общего интереса, которое привело нас на государственную службу, было залогом того, что мы не должны были поддаваться на аргументы апологетов свободного рынка, в основе которых лежали их собственные корыстные интересы. Демократы уже длительное время выступали против налоговых льгот для прибыли от переоценки капитала, и тем не менее прошло лишь немного времени после того, как мы собрались в Вашингтоне, а мы уже переметнулись в лагерь сторонников этих льгот.

Из всех ошибок, допущенных нами в Вашингтоне в Ревущие девяностые, самые тяжелые явились следствием нашей недостаточной приверженности нашим собственным принципам и недостатка видения. У нас были принципы. Когда администрация приняла власть, большинство из нас знали, против чего мы выступаем. Мы были против рейгановского консерватизма. Мы знали, что необходима иная и более широкая роль государства, что нужно уделить большее внимание бедности и обеспечить образование и социальную защиту для всех; что следует усилить защиту окружающей среды. Близорукая сосредоточенность на финансах и бюджетном дефиците вынудила нас отложить в сторону эти пункты нашей программы.

Мы были слишком озабочены правами гражданина и человека, новым интернационализмом, демократией. В период холодной войны мы сдружились с жестокими диктаторами, обращая мало внимания на то, каковы их цели, и что они делают; довольствуясь просто тем, что они стоят на нашей стороне в борьбе против коммунизма. Окончание холодной войны дало нам возможность более свободно выступать за традиционные американские ценности — и мы это делали. Мы выступали за демократические правительства. АИД[18] — ведомство правительства США, предоставлявшее помощь иностранным государством, стало расходовать больше средств на поддержку демократии. Но опять-таки под влиянием финансовых кругов мы проталкивали за рубежом набор реформ, основанных на рыночном фундаментализме, не обращая внимания на то, что наши действия подрывали демократические процессы^{19}.

Почему мы оказались не в состоянии следовать нашим принципам? Легко взваливать вину на других — унаследованный нами бюджетный дефицит ограничивал сферу наших возможностей, равно как и консервативный Конгресс, избранный в 1994 г. Но я думаю, что мы частично стали жертвой своих успехов. В самом начале правления администрации широкая программа решения проблем Америки была отодвинута в пользу решения узкой проблемы бюджетного дефицита. Началось оживление экономики, его приписывали сокращению дефицита, и соответственно резко возрастало доверие к тем, кто выступал в защиту сокращения дефицита. Если они теперь начинали проповедовать дерегулирование, мы склонялись перед их мудростью. Если они выступали за дерегулирование в стране, представителями которой они являлись, мы должны были быть к ним особенно внимательными — ведь в конце концов кто же больше понимает механизмы финансовых рынков, чем финансисты. Так в эйфории от наших кажущихся успехов, мы отбросили двухсотлетний опыт в отношении проблем, вытекающих из конфликта интересов — не говоря уже об уроках недавних успехов в области экономической теории информационной асимметрии.

С политической точки зрения новая ориентация сослужила демократам хорошую службу. Старая коалиция южных консерваторов и северных либералов распалась, выиграть выборы, просто объявив себя защитником бедных, было невозможно; в современной Америке все считали себя принадлежащими к среднему классу. Выступление за дерегулирование дистанцировало Новых демократов от Нового курса Старых демократов.

Более того, когда республиканцы поставили под свой контроль Конгресс, дерегулирование и снижение налогов на прибыль от переоценки капитала обеспечили общую платформу: активный президент, стремящийся переместить Демократическую партию на новые центристские позиции, старался найти какую-нибудь общую платформу с республиканцами.