ощущать границы своего тела, растворяюсь в Потоке. Полностью. Совершенно. Если я – пустое место, пусть меня наполняет хоть что-нибудь, хоть струи беспокойного Пространства!
И как только это происходит, головокружение исчезает. В самом деле, если мне удалось стать частью Потока, не будет больше боли и неуверенности, не будет беспомощного барахтанья в волнах. Одно целое. Неотъемлемая часть. Как же просто! Не надо стремиться сохранять себя в неприкосновенности. Надо позволить окружающему миру заполнить то, что называется душой. Ни в коем случае не сдаваться без боя, потому что…
Воевать с миром? Какая глупость! Миру нужно просто протянуть руку. Ему не нужен защитник, хранитель или слуга. Миру нужен друг. Друг, с которым можно посидеть рядом у ночного костра, пуская по кругу флягу с терпким вином. Друг, с которым не нужно даже говорить, а можно просто посмотреть ему в глаза и… понимающе улыбнуться. Мол, знаем, не через такое продирались. Ничего, пройдет. Перемелется. Главное – двигаться. И неважно, в каком направлении: границ-то нет. Ограниченность рождается в умах. Как поздно я это понял… Но ведь понял, все-таки? И как мало для этого нужно: всего лишь перестать цепляться за свою суть. Да, легко так сделать, когда знаешь: тебя нет и терять нечего. Больше нечего. Теперь понимаю, откуда возникают истории о невероятных подвигах. Просто все герои, о которых сложены легенды, оказались в похожей ситуации. Не видели смысла беречь себя. Только я-то не герой. Я просто запутавшийся в собственной глупости неудачник, по пятам за которым… Ну-ка, ну-ка!
Они все же прыгнули следом. Смело, ничего не скажешь. Но вот знают ли они, куда плыть?
Прислушиваюсь к шелесту струй.
Нет, просто плывут. Я бы даже сказал: снуют по Потоку не хуже фрэллов. Ну конечно, ищут меня! Ищут. Если возможно отыскать каплю воды в море, они добьются успеха. Но не раньше.
Фью-ю-у-у-у-у-у!
Проскочили совсем рядом, не замечая моего присутствия, и умчались вперед. Ну-ну, побегайте еще, дурашки. А мне пора искать тихое местечко, дабы предаться раздумьям.
И, кажется, я его нашел. В одном из рукавов Потока заманчиво вспыхнула жемчужная звездочка выхода. Попробовать? Почему бы и нет. Вот только сделаю вдох поглубже и…
Не знаю, зачем было набирать полную грудь воздуха, но это здорово мне помогло. Потому что, покинув Поток, я оказался в воде. Причем, не на поверхности, а в глубине. В очень холодной, почти ледяной глубине. Судорога, моментально сковавшая тело панцирем, не позволила выдохнуть, и, спустя несколько секунд, меня вынесло наверх. К воздуху, который на деле оказался еще холоднее, чем вода.
Вот уж когда я ни разу не вспомнил о своем желании умереть, так это пока дергал руками и ногами в тщетных попытках согреться! Почему-то утопление в море показалось моему подсознанию совершенно неподходящим, в результате чего, плюнув на точность и эффективность движений, я, задыхаясь и коченея, добрался до берега за удивительно короткое время. (Впрочем, несколько позже, осмотрев место своего «приводнения» на свежую голову, ваш покорный слуга заключил: если бы доплыть не удалось, можно было совершенно спокойно тонуть, потому что убожество, не способное преодолеть двести футов, оставаться в живых не должно. Не заслуживает того.)
Повозиться пришлось с тем, чтобы ощутить под ногами твердую землю. В принципе, каменистая гряда у кромки берега была чудесно приспособлена для того, чтобы забираться по ней наверх, но не до смерти уставшим и с онемевшей кистью правой руки. Пришлось опираться о камни запястьем и локтем, что добавило лишних синяков, но скорость передвижения увеличить не помогло.
Когда я добрался до лужайки и плюхнулся на ежик жесткой бурой травы, зубы выбивали прямо-таки барабанную дробь, а в голове начинала формироваться мысль интересного содержания. На кой фрэлл, спрашивается, надо было сюда ползти, чтобы превратиться в ледышку? Ну и местечко выбрал, ничего не скажешь! Забавнее было бы только оказаться в жерле вулкана. Но там, хотя бы, не так холодно…
– Va’hat-te51? – раздалось надо мной, и я поднял глаза, чтобы… Открыть рот. Точнее, рот мне открыли (и довольно бесцеремонно) для того, чтобы влить приличную порцию отвратительного и на запах, и на вкус пойла. И я задохнулся снова, но теперь уже от огня, запылавшего в груди…
– Что с рукой? – спросила гройгери, набивая смесью сухих листьев длинную трубку.
– Порезался, – честно ответил я, разглядывая лиловые рубцы на костяшках пальцев и тыльной стороне ладони.
– Когда брился?
– А?
– При бритье порезался?
– Вы про это? Нет, я не бреюсь.
– Тогда где покалечился?
– Разбил кое-что.
– Стеклянное?
– Можно и так сказать.
– Умгум, – гройгери вытащила из очага хворостину, оставшуюся в относительной целости после растопки, и через несколько вдохов и припыхиваний по комнате поплыли колечки ароматного дыма. Уж на что не терплю даже запах курева, но тем, чем балуются гройги, хотелось дышать и дышать. Горьковатая свежесть морского воздуха. Так и тянет закрыть глаза и представить, что вокруг тебя – бескрайняя синь, и сверху, и снизу…
Простите, я забыл представить мою хозяйку и спасительницу. Сама она назвалась просто: Гани. Старая Гани. Да, возраста сия почтенная женщина не скрывала, хотя по моему скромному разумению, до дряхлости ей еще было ой как далеко!
Не очень высокого роста, массивная, как и все гройги, она лишь выглядела немножко сухой. Ну, может быть, кожа не глубокого коричневого цвета, а словно присыпанная тонким слоем пепла, и что с того? Да эта бабулька не одно поколение людей переживет и не заметит. Или пережует… Шучу. Гройги не едят людей. И друг друга не едят: им вполне хватает рыбы, которая не переводится в море, и бесчисленных козьих стад, пасущихся на каменистых холмах островов Маарис – любимой родины непоседливого и шкодливого народа, заслужившего своими мореплавательскими талантами уважение, смешанное с ужасом. Потому что, как нет более искусных рыболовов, чем гройги, так нет и более удачливых пиратов на морских просторах. Поговаривают, что в жилах этих суровых и немногословных созданий течет вместо крови морская вода, и Хозяин Моря – их родной дед. Все может быть. В любом случае, гройги умеют ладить с ветром и волнами, а Старая Гани – с чем потребуется. Не верите? Могу доказать.
Простудиться я так и не сподобился. Отчасти благодаря крепости настоянной на неведомых корешках харки52, отчасти благодаря купанию. Нет, не морскому, а в большой бадье, наполненной кипятком. То есть, мне показалось, что кипятком, и я даже спросил, не собирается ли гройгери сварить меня живьем. А когда Гани удивилась моему вопросу, пояснил, что мясо на вкус гораздо лучше… Ох, как она хохотала! До слез. А отсмеявшись и промокнув влажные дорожки на щеках, засунула меня в бадью, над которой уже поднимался пар, и вылила сверху еще одно ведро. Кажется, я орал. Не помню. Но нестерпимо горячо было только первые несколько вдохов, а потом тело попривыкло и стало требовать: «Еще!» И продолжение последовало. В виде стакана, до краев наполненного уже знакомым мне напитком…
Короче говоря, мы замечательно провели вчерашний день: я – в полупьяном бреду, гройгери – откровенно забавляясь нелепостями нежданного гостя. Утром хмель исчез вместе с тенью так и не вступившей в свои права простуды, а в голове существенно прояснилось, и настала пора разговоров, которыми любой уважающий себя и традиции путник обязан улестить принимающих его под своим кровом хозяев. Рассказывать ничего не хотелось, но Гани очень точно определила мое настроение и не докучала расспросами. Собственно, она и про руку-то спросила лишь потому, что я попытался расшевелить пальцы, слегка ожившие после вчерашнего бурного времяпрепровождения.
– Тебе надо чем-то их занять.
– Вы думаете? – поднимаю глаза.
Гройгери задумчиво пыхает трубкой. Уши, плотно прижатые к черепу, покатый лоб и тяжеловесная челюсть мало кому способны придать очарование, и на площади какого-нибудь крупного города, в толпе людей эта женщина выглядела бы жутковато, но здесь – на фоне массивной кладки толстых стен или среди
