Горького, танцующих детей и Марину, сидящую за роялем… Мы тоже верили, что этот день настанет, но знали — настанет ещё не скоро… А пока Марина на своём тяжёлом бомбардировщике слушала совсем иную музыку…
О самолётах Марина писала восторженно, как о живых, преданных друзьях:
«…Сегодня у меня вдвойне радостный день: я вылетела самостоятельно на самом современном скоростном пики рующем бомбардировщике, двухмоторном. Самолёт изумителен, скорость огромная, вооружён прекрасным ору — жием. Ни один фашист не уйдёт от меня! Мой вылет начальством оценён на «отлично».
И вот, после такой радости, пришла я в штаб и застала твоё письмо, доброе, ласковое, с поздравлением за прошлый вылет. Это чудесное совпадение! Пока до тебя дошло письмо и ты ответила — я уже вылетела на новом самолёте, на более сложном и совершенном…»
…Землянка на аэродроме. Топится печка. Марина сидит на полу и глядит на огонь. То и дело подкладывает дрова и помешивает в печке. Девушки вполголоса поют. Идёт дождь.
— Кто скажет слово «дождь», — внезапно говорит кто?то, — тот будет облит водой.
Марина отрывает глаза от огня:
— Не надо хныкать, будущие гвардейцы!
— Товарищ майор, расскажите нам о себе, о своей жизни!
— Да что рассказывать! Жизнь обыкновенная, как у каждой из вас. Да и что старое вспоминать! Интересно думать о будущем…
— Ну, о будущем расскажите, — не унимаются девушки.
— О будущем можно… Я буду жить до восьмидесяти лет. Меньше нельзя — не успею с делами управиться. Полк наш на фронте получит гвардейское знамя, прославится боевыми делами. Это обязательно! Вернёмся с победой к мирной жизни, я всех вас за хороших людей замуж выдам. Нет, за отличных!
Девушки хохочут. Уже никто не думает о скучном дожде. Марина садится за письмо:
«…Вот уже пять дней, как мы начали новую жизнь, расстались со своим насиженным местом и двинулись в путь. Живём по — походному. Все те маленькие удобства, которые мы себе создали там, уже забыты. Теперь каждый из нас — воин: и по духу, и по знаниям, и по умению мужественно переносить трудности походной жизни. Народ у меня молодой, смелый, весёлый и преданный. Никогда не унывают. Очень люблю я их. Суровая у них молодость! Не задумываясь, они готовы отдать жизнь за Родину, и всё это горячо, от сердца, по — молодому. Дружные они!
Мамочка, я счастлива сейчас, как никогда. Прихожу утром на стоянку своих машин. Красивые они, мощные, много их — прямо сила! И всему этому я хозяйка. По взмаху моей руки одновременно запускаются моторы, и по моей воле всё это мгновенно поднимается в воздух, собирается в боевой строй и летит за мной туда, куда я поведу. Это большое счастье, которого я никогда ещё не испытывала. А самое большое счастье — это видеть мощное наше оружие, которое таит в себе смерть врагам…»
Это письмо мы получили уже в Москве. Вернулись мы сюда 2 ноября. С волненьем вошла я в Маринину комнату. Подошла к её столу и увидела под стеклом вырезанный из журнала портрет Зои Космодемьянской.
Воздушных налётов больше не было. Жизнь столицы постепенно налаживалась. В школах шли занятия.
Письмо Марины к Тане во время войны. Последняя страница.
Дом наш плохо отапливался, но мы были счастливы, что уже находимся в Москве. А 17 декабря случилось у нас радостное событие: прилетела на неделю Марина. Какое это было счастье — опять собраться всей семьёй! Все мы— представители трёх поколений — сильно изменились за месяцы войны: похудели, побледнели, но все были одинаково веселы. Так и не разлучались всю неделю. Коллектив Художественного театра, узнав о приезде Марины, пригласил её выступить и рассказать о своей фронтовой жизни. В тот же день всей семьёй мы смотрели «Три сестры» во МХАТе. Посмотрели «Фронт» в Малом театре, несколько раз были в кино. За пятнадцать месяцев мы совсем отвыкли от всех этих удовольствий, соскучились по театру и как?то по-новому, по — иному наслаждались игрой московских артистов.
А перед самым Марининым отъездом заехал к нам с фронта Рома. Весь последний вечер Марина провела в беседе с братом и под конец прочла ему несколько стихотворений Симонова. Рома знал — Марина любит и умеет читать стихи — и слушал её не отрываясь до поздней ночи, как когда?то в юности…
Рано утром я провожала Танюшу в школу.
Ходила на цыпочках, чтобы не потревожить спящую Марину. Но она услышала Танины шаги и окликнула её.
Она целовала дочку особенно нежно, крепко прижимала её к себе, приглаживала растрепавшиеся волосы.
— Когда?то ещё увижу тебя! — сказала она. — Ведь я лечу отсюда прямо в бой…
Марина встала, накинула тёплый халат и села за рояль. Она играла танец русалок из оперы «Русалка» Даргомыжского; этот танец Танюша танцевала, когда была ещё совсем крошкой.
— Станцуй, девочка! — попросила её Марина. — Пусть нам покажется, что ты опять маленькая.
Но Таня боялась опоздать в школу.
— Какая же я маленькая? — сказала она. — Я почти до тебя уже доросла!
Тогда Марина со смехом подвела Таню к двери в коридоре, где уже несколько лет она карандашом отмечала рост девочки.
— Стань сюда, вплотную, — сказала Марина, беря карандаш.
Двенадцатилетняя Таня была высока и тонка.
— Ого! Сто пятьдесят пять сантиметров! Действительно, с бабушку выросла!
Она ещё раз поцеловала Танюшу и отпустила её. И долго смотрела ей вслед.
Мы остались одни. Сели друг против друга и стали говорить о Тане. Вспомнили один случай из её «деловой» жизни.
Как?то давно, ещё в одном из младших классов, в последний день учебного года Таня пришла домой в особенно хорошем настроении. Она протянула Марине свой табель и сказала:
— Учительница говорит, что мой табель очень легко заполнять: можно выставлять в каждой строчке по пятёрке, даже не глядя.
Марина внимательно просмотрела табель. Действительно, пятёрки выстроились в нём длинной сплошной шеренгой. Тогда она серьёзно и деловито сказала:
— Если ты можешь так учиться, давай заключим договор: не снижать! Идёт?
— Идёт! — ответила, подумав, Таня.
Ни одного раза не нарушила она этот договор, который считала для себя священным. Из класса в класс Таня переходила с похвальными грамотами. Одинаково ровно училась и в довоенной Москве, и в
