перев.). Но эти романы повторяют примерно один и тот же сценарий (как его вкратце изложил продавец в моем местном книжном магазине, бывший в течение двух лет членом жюри, присуждающего премии за романы о молодых взрослых): «Он меня пригласит на бал? Нет, не пригласит. Я умру. Да, пригласит. Я спасена! Что мне надеть?» Но ведь и литературная классика пухнет от мелодрам. Кэти и Хитклифф в «Грозовом перевале» не вполне соответствуют этой вашей идеальной ролевой модели эгалитарных любовных отношений, зато что касается вожделения, тоски и страсти - ух! Флоберовские описания свиданий мадам Бовари могут быть непонятны многим тинейджерам. Но не волнуйтесь. Они могут объесться предвкушением и фрустрацией, ревностью и обманом, отчаянием и экстазом запретной любви (не говоря уж о той одежде) не хуже, чем сериалом «As the World Turns».

Язык эротического, как и само эротическое, может быть утонченным или грубым. «Когда писатель не бьет в точку при помощи 'неприкрытого' языка, он отсылает читательницу обратно в самое себя, чтобы она обнаружила похожие сложности», - комментирует поэт и учитель Бэрри Валленштайн. Он рекомендует, за ее прикрытую сексуальность, поэзию Элизабет Бишоп. Чак Вахтел, романист и преподаватель писательского мастерства, превозносит «неприкрытый» язык, который он называет «обычным, домашним языком эротизма», как например похабные шутки и песни его детства итальянского мальчика еврейского происхождения из рабочего класса, которые звенят и сквозь его собственные произведения. В классной комнате, говорит Вахтел, ему постоянно напоминают о вечно живой способности эротического искусства «знакомить нас самих с нами самими», в чем, несомненно, заключается неувядаемая притягательность «Ромео и Джульетты» во многих ее перевоплощениях.

Для меня все беспокойства по поводу того, чтобы подвергать детей воздействию сексуальных материалов до того, как они к этому «готовы», были развеяны, когда я наблюдала за тем, как искрометный поэт и импресарио Боб Холман преподавал отрывок из стихотворения Сафо об эротической ревности шести- и семиклассникам на школьном литературном фестивале. Дети всё поняли - поняли экстравагантное смятение чувств, «выжатое» в несколько бодрящих строк - достаточно для того, чтобы сочинить свои собственные подражательные строфы. А для тех юных, кто не готов к вызову «взрослой» литературы, конец 1990-х годов оставил несколько редких работ для юных читателей, исследующих нюансы любви и сексуальности с мощью, юмором и стилем. Одним из замечательных авторов является хиппи-сюрреалистка Франческа Лиа Блок, чья героиня одноименного романа Уитзи Бэт описывает при помощи того цветистого многословия, которое многие юные читатели, вероятно, ценят: «Поцелуй про яблочный пирог 'алямод' (с мороженым - прим. перев.) с ванильной сливочностью, тающей в жаре пирога. Поцелуй про шоколад, когда ты не ела шоколад целый год. Поцелуй про несущиеся мимо пальмы, тянущиеся розовые облака, когда вы гоните по шоссе, шипя шампанским. Поцелуй про прожектора, раздувающие небо, и вздымающееся море, орошающее, словно слезы, ваши ноги снизу доверху».

Изобразительное искусство раскрывает двери столь же широко, если не шире, для чувств и тайн сексуальности. Картины могут быть в буквальном смысле эротичными, с телами в чувственном или религиозном экстазе или боли. Но им не обязательно быть фигуративными, чтобы приводить в движение разум и чувственность. Когда Вэналин Грин, ребенок из рабочей семьи, увидела и написала свои первые живописные работы, это было откровение. «Искусство дало мне язык для вещей, которые я не могла бы почувствовать другими способами», включая сексуальные вещи, говорит Грин, которая теперь является удостоенным премий видеохудожником и профессором в высшей школе Чикагского института искусств, часто исследующим сексуальность в своих работах. Энн Эйджи, художник по керамике в возрасте сорока с лишним лет, описывает с фотографической точностью воспоминания платье своей матери, висевшее в складном саквояже на чердаке. «Это были великолепные бирюза и зелень, водянистый узор, шелковистое», - сказала она мне. В возрасте четырех или пяти лет «я часто поднималась наверх, расстегивала саквояж и смотрела на платье, и прикасалась к нему, и нюхала его. Оно было прекрасно, и особенно, и тайно. У меня еще не было слов для этого, но я думаю, что именно тогда я впервые поняла, что такое секс».

Это всё незаменимые для развития опыты. Но с тех пор как школы стали утилитарными, организуя свои учебные планы для производства высокооплачиваемых специалистов по компьютерным наукам завтрашнего дня, гуманитарные науки и искусства стали вытесняться из программы. И когда религиозные фанатики, подобно минным тральщикам, обыскивают публичные библиотеки в поисках каждого слова «грудь» и каждого слова «трахать», каждой сцены мастурбации или секса, за которыми не следует божья кара, и заменяют их своими сухими проповедями о воздержании, они не лишают детей эротической информации. Вместо этого они оставляют младшее поколение наедине с широким, но лишенным глубины ломтем сексуальных образов - с голливудской чушью «щенячьей любви» и изнасилований, с бездушными соблазнениями ситкомов и с безразмерной спандексной красивостью MTV. Есть смысл предложить им альтернативу.

Способствует ли чтение Джейн Остен снижению подростковой беременности? Или повышению оргазмического потенциала? Один из рецензентов этих страниц беспокоился, что данная глава написана слишком «понаслышке», что я не представила достаточно сильных доказательств секспросветовской ценности литературы и искусств. Говорят, исследования показывают, что прослушивание музыки Моцарта улучшает успехи школьников в математике, что, предположительно, помогает им становиться этими самыми будущими техномиллионерами (может быть, я являюсь статистической аномалией, но я в детстве Моцарта слушала, а с математикой у меня очень туго). Так что, наверно, исследования есть; признаюсь, я их не искала. Но основная мысль этой главы несколько иная: что удовольствия художественного эроса самоочевидны, и также кажется самоочевидным, что богатое воображение является душой хорошего секса.

Правые, как это с ними часто бывает, хорошо это понимают. Их реакции на все эти художественные выставки, которые они считают вредными для несовершеннолетних, не являются пустым беспокойством. Искусства опасны. Именно поэтому художники и поэты сидят в тюрьме при каждом репрессивном режиме на свете. Ничего нельзя поделать с тем фактом, что подвергнутый мукам Христос на картине эпохи Возрождения, томный, как любовник в посткоитальном измождении, способен вдохновлять на запретные мысли. Или что «Ромео и Джульетта» заслуживает рейтинга «X», который на него хотят навесить консерваторы. Подростки, занимающиеся страстным сексом, не слушающиеся родителей, принимающие наркотики и совершающие как убийство, так и самоубийство - это определенно плохая «ролевая модель», вовлеченная в высокорискованное поведение!

Язык поэта - это язык любовника. Он не останавливается, прославляя царство чувств, чтобы прикинуть, является ли его «контент» «соответствующим возрасту». Совсем наоборот. Вот вам Йейтс:

О любовь - хитрая штука, Никто не мудр настолько, Чтобы разведать всё, что есть в ней, Ибо он думал бы о любви, Пока звезды не убежали бы [с небес] И тени не съели бы луну. Ах, пенни, бурый пенни, бурый пенни, Нельзя это слишком рано начать.

['Brown Penny' by William Butler Yeats в (малохудожественном) переводе вашего переводчика, то бишь меня :) - leshsh]