самого за решеткой. От мальчиков требовали подробно докладывать о каждом акте мастурбации, признаваясь во всех фантазиях, которые еще оставались в их раздетом донага воображении. Восемь часов в день, пять дней в неделю, с примерно двухчасовым перерывом на школьные занятия они находились под постоянным наблюдением, зарабатывая очки за хорошее поведение и теряя их, например, за произнесение слова «отъебись». Прикосновения, будь то агрессивные или нежные, были запрещены персоналу и мальчикам, потому что, как сказала Барнетт, «эти мальчики не знают своих границ».
Даже вне здания STEPS следила за ними. Мальчикам не позволяли контактировать с их «жертвами» без разрешения программы и даже оставаться наедине с кем бы то ни было, считающимся в «возрасте жертвы». Их заставляли проходить внезапные тестирования на наркотики, запрещали пребывать в одиночестве, а также они были обязаны сообщать каждой своей потенциальной пассии «законного возраста», что являются сексуальными преступниками. «Я всегда буду запирать дверь туалета, пользуясь туалетом, если в здании, в котором находится туалет, присутствует еще кто-либо», - гласил контракт.
«Как только они развили в себе достаточную эмпатию, - поведала мне Барнетт, - мы начинаем смотреть на искупление», которое представляет собой процесс, состоящий из двадцати шагов, первый из которых - Разоблачение преступления, последний - Обретение умения простить себя, а в середине располагаются Предотвращение самоубийства и Нахождение смысла жизни.
Седьмым шагом было Принесение извинений на коленях жертве, семье жертвы и собственной семье мальчика. Такие «сеансы» обычно вызывают тревогу и гнев семьи пациента, сообщила мне Барнетт. «Иногда родители говорят: 'Мы вас отдадим под суд!' Мать кричит: 'Я тебя убью!' Это очень эмоционально. - И продолжила более спокойным голосом: - Когда колени мальчика ударяются о пол, он чаще всего рыдает. Для родителей это выглядит, будто я это делаю нарочно, издеваюсь над ними. Но я им говорю: '
Их любимого мальчика, послушного, сломленного, искупившегося от девиантных фантазий. Или, может быть, от всех сексуальных фантазий.
Приносит ли подобное лечение добро? Тюремный проект ACLU судился с несколькими похожими программами для взрослых, в том числе с одной в Вермонте, в которой в рамках «психодрамы» пациентов заставляли имитировать анальное изнасилование, в то время как психотерапевт выкрикивал непристойности в их адрес. Свидетели-эксперты показали, что такое лечение не только не является доказанно эффективным, но и с высокой вероятностью причиняет психологические травмы, и суд приказал тюрьме прекратить то, что судья счел жестоким и необычным наказанием под видом лечения. Директор той программы Уильям Питерс был также содиректором вермонтского компонента исследования «сексуальных проблем поведения», проводившегося Барбарой Боннер, помогал ей разрабатывать лечение для детей. Методология программы Макуэртера и других подобных программ также поразительно напоминает то «лечение», которому в 1950-х и 1960-х годах подвергались геи и лесбиянки с целью избавить их от влечения к представителям своего пола. Те, кто прошел через такое лечение, обычно свидетельствуют о его печальных последствиях для их самооценки и чувства собственного достоинства, а также о полной неспособности «перекоммутировать» эротические механизмы, устоявшиеся на протяжении долгих лет. Но там-то хотя бы «диагноз» был правильный; те люди действительно были гомосексуалами. А у детей в консультационном кабинете Джонсон или в заведении Макуэртера могло и вовсе не быть тех болезней, от которых их пытались лечить. Они не были насильственными сексуальными преступниками (в противном случае они не подлежали бы помещению в эти программы); они даже могли не быть активной стороной в сексуальных контактах. Многие из них были просто детьми, занимавшимися сексом, который вывел взрослых из себя.
[Примечание автора: Другие исследования также критически анализируют - и находят неоправданным - сексуально-специфичное лечение для молодых насильственных сексуальных преступников в том числе. Одно исследование сравнило мальчиков, совершивших чрезвычайно жестокие сексуальные преступления, с другими молодыми насильственными преступниками и нашло, что обе группы пережили детство, омраченное тяжелым насилием, но не сексуальным злоупотреблением, и что в обеих группах присутствовал один и тот же набор психиатрических и неврологических расстройств, включая депрессию, слуховые галлюцинации, паранойю и часто «грубо аномальную ЭЭГ» или эпилепсию. «Гипотеза о том, что сексуально агрессивные преступники отличаются нейропсихиатрически от других видов насильственных преступников, приведшая к созданию специфических программ для сексуальных преступников, - заключили исследователи, - должна ... быть пересмотрена в свете наших данных». Dorothy Otnow Lewis, Shelley S. Shankok, and Jonathan H. Pincus, 'Juvenile Male Sexual Assaulters,' American journal of Psychiatry 136, no. 9 (September 1979): 1194-96.]
Я спросила Верна Булло, сексолога, потратившего более полувека на изучение детской сексуальности, что он думает об этих теориях и лечениях «сексуальных проблем поведения». Он хмыкнул с отвращением. «Все это напоминает мне героическую гинекологию [в начале двадцатого века], которая рассматривала сам по себе процесс деторождения как патологическую вещь» и давала женщинам лекарства, чтобы сделать беременность более «нормальной». Булло подвел итог: «Вот и здесь мы имеем героическое вмешательство в детскую сексуальность со стороны людей, которые понятия не имеют о том, о чем говорят».
Жестокое и обычное
В глазах государства, отчаяние Дайэн Даймонд, усиливавшееся с каждым месяцем и годом, было лишь еще одним доказательством того, что она никудышная мать, и обрекало ее на еще более долгое разлучение с детьми. После того как она сделала особенно гневный телефонный звонок в кабинет одного из социальных работников, после чего перезвонила и поговорила с ним более спокойным, извиняющимся тоном, этот работник записал в деле: «Я глубоко обеспокоен тем, что только что произошло. Не удивлюсь, если у нее происходит некий психический срыв».
Стоило только этой повести быть вписанной в скрижаль - сумасшедшая мать делает мальчика растлителем, виктимизирует девочку - любая альтернативная версия более не могла быть рассказана. Когда Джесси призналась, почти сразу же после своих первых показаний, в том, что «говорила неправду» о своей матери, было решено, что ребенок проявляет «аккомодационный синдром», то есть, страдая от того, что ее вырвали из привычной жизни, лжет, чтобы вернуть все на свои места. Только Каушалл и одна социальная работница поверили отказу Джесси от ее прежних показаний и проявили какое-либо сочувствие к Дайэн. Эта работница задокументировала радостные обмены подарками и безмятежную посадку овощей, после чего присоединилась к мольбам детей, чтобы их отпустили домой. Но ее советы, поддержанные Каушаллом, были проигнорированы, а сама она была необъяснимым образом отстранена от дела. Ближе к концу 1994 года Дайэн продала свою машину, чтобы нанять адвоката, который помогал бы ей оспаривать судебные решения. Она провела Рождество без детей, ожидая суда, который откладывался восемь месяцев подряд. В феврале 1995 года ей было отказано в удовлетворении апелляции без объяснения причин.
Тони был в очередной патронатной семье, теряя вес и надежду. «Имеются сообщения, что миссис Даймонд грубит» патронатной матери, писала CPS в своем рапорте суду, поданном в то время. Каушалл писал в CPS рапорт за рапортом, пытаясь убедить ее в том, что жизнь на казенных условиях и разлука с матерью губит детей.
По законам Калифорнии, после двух лет содержания ребенка под опекой штата суд по семейным делам обязан вынести решение, передать ли ребенка в долговременный патронат, лишить родителей прав и отдать ребенка на усыновление либо вернуть его домой. По-видимому, сочетание бюрократической усталости, ничтожности оснований для лишения родительских прав и знания о том, что Дайэн не отдаст детей без свирепой битвы, побудило CPS к тому, чтобы начать переговоры о возвращении Тони и Джессики домой. Эта измученная семья наконец воссоединилась в начале 1996 года.
«У меня нет ни малейших сомнений, что то, что было сделано, - в сто раз хуже любой проблемы [Даймондов], какая бы она ни была, вообще говоря, - говорит Каушалл с гневом и отвращением. - Они получили хорошую дозу смертоносного коктейля из фанатизма и некомпетентности». Джессика, по его мнению, «усвоила, что, стоит ей только заикнуться о сексе, как все роняют ножи и вилки и слушают, открыв рот. Она знает, что секс - мощное оружие». Тони настрадался от бесчувствия и предательства взрослых; он остался подавленным и недоверчивым. Для обоих детей, говорит Каушалл, «вред, который причинил их развитию разрыв с матерью, огромен».
Но когда я пришла к ним в гости в 1997 году, в солнечное мартовское воскресенье, все казалось каким-то непримечательным. Джесси ушла на «конкурс уродливых собак» с церковным волонтером, а мы с
