Он «ухо / словом / не привык ласкать», он «парадом» разворачивает своих «страниц войска», и «стихи стоят / свинцово-тяжело, / готовые и к смерти / и к бессмертной славе» — «готовая / рвануться в гике, / застыла / кавалерия остро, / поднявши рифм / отточенные пики»:

Стих умирает, как солдат, «как рядовой, / как безымянные / на штурмах мерли наши!». И памятник, который хочет воздвигнуть Маяковский, — не каменный и не бронзовый памятник во славу его самого или его поэзии, а сам социализм, который он строил вместе с рабочим классом:

Поэма завершается надеждой, что в будущем его произведения будет оценивать ЦКК — Центральная контрольная комиссия:

Более решительную клятву в лояльности трудно себе представить, особенно учитывая, что Маяковский не был членом партии. На это обстоятельство охотно указывали его враги, пытаясь изображать его «попутчиком», а этот термин имел опасный подтекст. Свое решение не вступать в партию Маяковский защищал разными аргументами, в частности тем, что коммунисты «в искусстве и просвещении пока соглашатели», что его «послали б ловить рыбу в Астрахань» и что «дисциплина заставила б [его] что- нибудь „делопроизводить“, а это было бы „все равно, что броненосец на велосипед переделывать“». Так Маяковский писал в своей автобиографии; в таком же духе он ответил на этот вопрос, выступая в Доме комсомола Красной Пресни в связи с выставкой: «беспартийный» он «не напрасно», поскольку «приобретенные навыки в дореволюционные годы <…> крепко сидят» и их «нельзя связать с организационной работой». Но, несмотря на боязнь, что партия прикажет ему «поезжай сюда или туда», он утверждал: «Я от партии не отделяю себя, считаю обязанным выполнять все постановления этой партии, хотя не ношу партийного билета».

Судя по дневнику Лили, в это время Маяковский думал вступить в партию. То, что он предпочел остаться в стороне, наверное, частично объяснялось его буржуазными «навыками», но главным образом тем, что он всем своим существом противился любым формам субординации и принуждения. Если бы он действительно хотел вступить в партию, он мог бы это сделать как приверженец того чистого, идеалистического коммунизма, в который верил. Но подобный идеализм партию не интересовал; он приветствовался бы десять лет назад, но не сейчас. Теперь партии нужны были именно те карьеристы,