— О чем вы мечтаете?

— Хочу уйти из государственной системы. К этому и готовлю персонал. Я профессиональный врач, а потому хочу быть свободным. И такие же люди объединились вокруг меня, мы — друзья, и нам уже во многом удалось оторваться от системы, которая сдерживала каждого из нас. У нас в институте сейчас 36 профессоров высокого класса, почему же они должны выполнять чьи-то приказы или указы! Да, они сами все могут понять, осмыслить и найти правильный выход! Они же — свободные люди… Нет, борьба не закончена, может быть, еще только самое начало, но я не сомневаюсь в победе.

Стыдно, до боли стыдно смотреть в глаза этим детям. Их страдания, горе матерей не смягчить добрым словом. Поэтому доктор, знакомя нас с клиникой, не скрывала диагнозы, обрисовывала состояние — сегодня, перспективу — на завтра. И хотя в этом институте рак крови у детей лечат, каждые семеро ребятишек из десяти живут, страдания всякого попавшего в этот мир — ужасны.

В больничный коридор выходят двери боксов. Их много. За каждой — больной ребенок, горькая судьба человека. Ему год, пять, десять, но он уже борется со страшной болезнью.

В открытую дверь надо войти. Войти и не помешать, войти и помочь.

Институт молод… Молоды его сотрудники — не только сестрички и братишки (здесь есть и ребята, выполняющие функции медсестер), но и врачи, и ученые… Начнем знакомство с Олега Крыжановского, одного из руководителей института. Так уж получилось, на некоторое время он оказался в 'эпицентре событий'. Это было связано с созданием Отделения трансплантации костного мозга.

— Классический вопрос журналистов: кто вы?

— Я врач. Я уже давно понял, что во всех странах, на всех континентах 'врач' — самое емкое понятие. Это не профессия, а образ жизни. Нельзя быть врачом с 9 часов утра до 9 часов вечера, а потом прийти домой и быть папой, мужем, болельщиком или любовником. Врач — это судьба.

— Сколько вам лет?

— Тридцать. Работаю шесть лет после окончания института. Сейчас я заведующий отделом трансплантации костного мозга НИИ детской гематологии и онкологии.

— Почему пошли в этот институт?

— Мой учитель, профессор Румянцев, организовал этот институт. Это была наша мечта — работать вместе с единомышленниками, друзьями, которые думали иначе, чем официальная медицина.

— В какой-то мере удалось за два года осуществить то, что задумывали, о чем мечтали?

— Если говорить обо мне, то мы ничего не осуществили вообще. Сейчас только на подступах. Моя персональная задача — контингент больных в очень узком диапазоне. Не основной поток, которым мы оказываем реальную помощь и излечиваем в 70 случаях из ста. Моя задача — как раз те оставшиеся 30 процентов, которые считаются сегодня неизлечимыми. Это 'наихудший вариант', так как работа наиболее дорогостоящая и трудоемкая, и неблагодарная. Но цель ясна: из оставшихся 30 процентов детей спасти еще какую-то часть… Я имею в виду трансплантацию костного мозга, которая должна быть в принципе на потоке. В масштабах России количество таких больных велико, их очень много.

— Что такое трансплантация костного мозга?

— Процедура, которая позволяет спасти безнадежного больного. Практически она выглядит просто. Берется костный мозг донора и вживляется после очень сильной лучевой химиотерапии и иммунологического воздействия на опухоль. Кондиционирование, то есть подготовка больного, который получает химиотерапию, позволяет как бы 'уничтожить' злокачественные клетки. К сожалению, погибают и здоровые. И если не проводить трансплантацию, то ребенок не может жить. Ведь костный мозг никогда не восстанавливается. Спасительный костный мозг, в силу того, что здоровые клетки могут воевать с остатками злокачественных, фактически дополняет химиотерапию. В общем, механизм действия необычайно сложный и многофакторный. А в результате по сути возникает химера, то есть человек несет в себе два типа тканей: свои собственные и донора.

— А как же с врачебной этикой? Имеется в виду главный принцип — 'Не навреди!' Ведь вы сначала делаете человеку хуже, ставите его на грань гибели, а потом пытаетесь спасти?

— Если мы говорим о трансплантации как о способе борьбы со злокачественными образованиями, то иного пути нет. К сожалению, для целого ряда заболеваний это единственный способ лечения.

— Когда вы впервые с этим столкнулись?

— С необходимостью лечения — здесь, а как именно надо лечить — в Австрии. Ведь работа с детьми требует специальной системы, у нас ее не существовало. Трансплантации делались только у взрослых, к тому же это были единичные случаи. В клинике в Вене я увидел, как поставлено лечение детей на потоке. И как действует персонал, специально обученный именно такому лечению.

— Как вы рискнули сделать такую трансплантацию у себя?

— Мы привезли с собой весь расходный материал, технология была знакома… В общем, это была 'штучная' работа — ее можем делать, а необходима служба, чтобы поставить трансплантацию на поток. Мы стиснули зубы и сделали! А надо постоянно… Провели трансплантацию, чтобы не другим, а себе доказать: можем! И реально посмотреть, какие у нас сложности — что нужно изменить, какие возникнут проблемы в наших конкретных, локальных условиях. На мой взгляд, самой важной задачей стала подготовка сестер. Необходимо сколачивать команду.

— И что показала операция?

— При известном напряжении сил мы способны на такую работу. И девочки-медсестры великолепно справились, хотя они и плохо обучены, и плохо оплачиваемы, и условия работы дикие… Но, тем не менее, все они были просто заражены успехом трансплантации, более того — именно так и хотят работать в будущем.

— Как выбирали пациента?

— Трудно было решиться. Для нас первая трансплантация, ребенок был в ремиссии, то есть в этот момент он хорошо себя чувствовал. Первый, очень тяжелый этап лечения уже остался позади, родители немного успокоились. В общем, ребенок ходит, играет, ходит в школу, а мы предлагаем взять его в госпиталь…

— Кто он?

— Олег Кондаков. Ему сейчас восемь лет. Мама у него медсестра. И хотя в семье есть другой ребенок, но в качестве донора он не подходит. У Олега нет донора, и поэтому мы осуществляли пересадку собственного костного мозга. То есть сначала взяли его у Олега, затем провели мощную химиотерапию, по сути дела смертельную, если затем не проводить вливание костного мозга… Очень тяжелая ситуация, к тому же мы не должны забывать, что даже в очень хороших зарубежных центрах летальность доходит до десяти процентов. Она связана с самой процедурой… Но медицинские показания у Олега ясно говорили — ему нужна трансплантация. Все мы постарались объяснить маме, не скрывали, что делаем в первый раз, что существует риск и насколько он велик. Мы несколько раз разговаривали с мамой и папой, ничего от них не скрывали. Беседовали и с самим Олегом. Психологи, кстати, очень внимательно наблюдали за ним (по- моему, и за нами тоже!). Вся подготовка, включая ремонт комнаты в клинике, заняла около месяца.

— А сама операция сколько продолжается?

— Месяц. Месяц больной находится в боксе. Смысл в том, чтобы в специальных стерильных условиях осуществить весь цикл лечения. Это специальная служба. Первая неделя — химиотерапия, очень мощная. Потом трансплантация. И выхаживание после того, как костный мозг влит и начинает работать в организме.

— Теперь вы гарантируете полный успех лечения?

— С уверенностью могу сказать, что трансплантация кончилась благополучно. Нельзя утверждать, мол, Олег полностью выздоровел, но лечение закончилось, и сделано все возможное для него на