находимся? Американцы могут иметь сколь угодно 'голов' — сколько им экономика позволяет, столько у них и будет боеголовок. А наша экономика не допускает и трех тысяч, которые определены СНВ-2. И получается _ у них сколько хочешь, а мы сделать не можем столько, сколько определено договором. Поэтому мы вынуждены обязательно ратифицировать СНВ-2, тем самым хоть как-то заставить американцев определить 'потолок' боеголовок.

— Неужели так плохо?

— Мы физически не можем реализовать три тысячи боеголовок. Мы накапливаем 'Тополя', а у каждой ракеты всего одна 'голова'. Это слишком дорого, да и не нужно, потому что, как я уже говорил, возможности у 'сухопутных' ракет гораздо ниже, чем у 'морских'. Нелепо получается: в 'Тополя' вкладываем деньги, а 'морскую' компоненту разоряем.

— Неужели это уже видно? Или процессы пока идут подспудно и видны только специалистам?

— 'Морскую' составляющую разорить очень легко… И делается это очень просто. Подводная лодка должна проходить 'послепоходовый ремонт' — это профилактическое мероприятие, которое обязательно должно быть. Без этого лодка в поход в следующий раз не пойдет. Через 10–12 лет лодка должна проходить капитальный ремонт. Там меняются разные прокладки, ставится новое оборудование, заменяются агрегаты, ресурс которых исчерпан и так далее. После этого ремонта лодка становится как новая. Без капитального ремонта лодку пускать в поход просто нельзя. Если тебе нужна лодка в строю, то хочешь-не- хочешь, но капитальный ремонт делать надо. Но сегодня флоту денег не дают. И если 'послепоходовые ремонты' еще проводятся, то на капитальные средств уже не хватает. Лодка автоматически выводится из состава действующих. То есть ничего не надо специально делать для разоружения — флот сам по себе постепенно разоряется…

— По-моему, у нас сейчас 150 лодок стоит на приколе — я где-то об этом читал?

— Я знаю лишь о тех лодках, где стоят баллистические ракеты. Точно могу сказать: сейчас выведены из строя уникальные две лодки 'Тайфун' только потому, что нет денег на капитальный их ремонт. Это безумное расточительство — ведь подводные лодки стоят очень дорого! Нет сомнений: надо давать деньги на капитальный ремонт лодок, на которых стоят баллистические ракеты, и тем самым можно продлить их физическое существование до 2010–2015 года. Это реально! Но нужны деньги, кстати, гораздо меньшие, чем на создание новых лодок и массы 'Тополей'.

— Кадры ржавеющих лодок у причалов производят жуткое впечатление!

— И они опасны, потому что на них есть атомные установки. А если эксплуатировать лодку нормально, то и безопасность обеспечивается, так как поддерживаются параметры, заложенные проектом. Кстати, с точки зрения надежности лодочные реакторы сейчас работают очень неплохо. Но ситуация резко меняется, когда лодка остается без присмотра, без ремонта… Такая вот ситуация с флотом. Кстати, большим начальникам ничего не надо придумывать: хочешь поддерживать высокую боеготовность флота, просто выполняй все инструкции, которые есть.

— Американцы знают об этой ситуации?

— Они не только прекрасно информированы, но и дают точные цифры боеголовок, которые мы можем поставить на 'Тополя' и на лодки. И они намного меньше, чем по Договору СНВ-2. А это говорит о том, что нужно немедленно выходить на СНВ-3 — договор, который надо заключать между всеми ядерными державами, а не только между США и Россией. Нужно, чтобы сокращали ядерные вооружения все страны, обладающие этим оружием, иначе они скоро могут превзойти по количеству 'голов' Россию — процесс наращивания арсеналов у них идет довольно быстро.

— Но Госдума не торопится с ратификацией!

— Создается впечатление, что они играют в какие-то политические игры и очень плохо знают реальное положение вещей. Хочу вновь повторить: затяжка с ратификацией Договора СНВ-2 выгодна только Америке.

— На вашем коллективе процесс разоружения сказался плохо — не стало основной работы. Чем же вы сейчас занимаетесь?

— Ракетную тематику мы все-таки сохранили, правда, ею занимается намного меньше специалистов, чем раньше. Нет молодежи, остались в основном мы, старики. Те, кто прикипел к оборонке… Это серьезные умные люди, которые сегодня могли бы обучать молодежь, но денег не дают на это… Они работают фактически не получая зарплаты… Очередь на зарплату составляет два года… Какой же молодой специалист пойдет на такую работу!

— И, тем не менее, выживаете?

— Жизнь едва теплится. Работаем по нескольким темам для обороны и занимаемся космосом — участвуем в подготовке к пуску 'морских' ракет, с помощью которых теперь запускаются искусственные спутники Земли.

— Раньше вы не занимались космосом?

— Физически мы не могли этого делать, так как были загружены 'морскими делами' очень сильно. Это сейчас такая возможность появилась. Хотя коллектив сократился в три раза, тем не менее, такие работы мы способны делать. Однако заказов по космосу мало — тут конкуренция большая.

— А конверсия?

— Гражданских программ много, направления разные, но все упирается в экономику. В стране нет денег, а потому финансирование конверсионных программ отсутствует. Конверсия не может обеспечить нормальную жизнь НПО 'Автоматика'. Приведу простой пример: мы много занимаемся медициной, сделали уникальное оборудование и приборы. Однако больницы не могут их закупать из-за отсутствия денег. Ну а западники тут как тут. Они предлагают свою аппаратуру с отсрочкой оплаты на пять лет! И естественно, медики на это идут, следуя той самой притче об осле и шахе — то ли шах помрет, то ли осел за это время…

— Что-то не чувствуется в ваших словах оптимизма?

— Я боюсь, что институт и опытный завод не выживут, а название НПО 'Автоматика' останется лишь в истории…

Мы разминулись на несколько лет. Судьба забросила в Миасс, там я сразу же поехал в Минералогический музей, чтобы познакомиться с уникальной коллекцией, но Коротеева не застал: он уехал в Екатеринбург, где возглавил новый институт, а тут оставил лишь добрую память о себе да и любимую дочь, которая пошла по стопам отца, то есть, как и он, начала служить науке.

О Коротееве и его директорстве рассказывал мне профессор Чесноков. Борис Валентинович стал Демидовским лауреатом, и это было поводом для обстоятельного с ним разговора, плюс к этому он прослужил в Ильменском заповеднике много десятков лет, и знал о его судьбе почти все, в том числе объективно оценивая роль всех его руководителей. На мой вопрос: 'Чем вы гордитесь?', он ответил весьма неожиданно:

— Прежде всего тем, что мне удалось некоторое время поработать с Виктором Алексеевичем Коротеевым. Сюда мы попали все по-разному, были в основном молодыми, пожалуй, я был самым старшим, но атмосфера была создана директором великолепная. И в творческом плане, и в общественном. В частности, все сейчас любуются зданием института, музеем Ильменского заповедника. А ведь все это мы сделали собственными руками!.. Утром Коротеев заходит в сапогах, рукавицах, телогрейке и говорит: 'Пошли!' И мы шли работать строителями и штукатурами… Честно говоря, нашлось несколько человек, которые отвечали, мол, они работники Академии наук и предоставьте им соответствующие условия… Этих людей, конечно же, нет здесь. Никто их не выгонял, просто сами ушли. Так что я благодарю судьбу, что оказался в этом коллективе…

При нашей встрече с академиком Виктором Алексеевичем Коротеевым я рассказал ему о том, что его